«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

На это очень походило: «подпольный» комитет «подпольной» организации собирался на квартире Одинца, и там же находился архив. Всякому было ясно, что и Одинец, и его квартира находились под надзором полиции, и, более того, в организации имелось большое количество сомнительных лиц, уже поработавших во многих разведках и контрразведках. Были они и среди «советских патриотов», уже официально уехавших в СССР: достаточно упомянуть Любимова, который в свое время особой брошюркой поведал о своем путешествии в Варшаву к пилсудчикам[1471].

Какой смысл был в существовании нелегальной и совершенно не законспирированной организации? Как могли дать на это согласие официальные лица, если только они давали его? Конечно, произошло то, что должно было неизбежно произойти. Полиция явилась на собрание комитета на квартиру Одинца, захватила архив и арестовала всех участников, которые были высланы. Высылки продолжались и дальше и продолжаются до сих пор.

Из русских, участвовавших в Сопротивлении, по моим сведениям, были высланы Заграничный Иван Кузьмич, Качва Николай Степанович, Матяш Семен Васильевич, Одинец Димитрий Михайлович, Покотилов Александр Павлович, Булацель Сергей Александрович, Кривошеин Игорь Александрович, Монтуляк Юрий Сергеевич, Угримов Александр Александрович, Угримов Александр Иванович, Товстолес Григорий Николаевич, Шашелев Василий Федорович. И это далеко не все[1472].

14 и 20 февраля — свидания с Марьей Ивановной Балтрушайтис: 14-го она — у нас, 20-го мы — у нее. Ее физическое состояние все более возбуждало в нас тревогу, а во мне — опасения за тебя, потому что все те лекарства, которые мы видели у Charles Moulira, больного сердцем, и у Марьи Ивановны, постепенно появлялись в твоих врачебных рецептах, и я со страхом думал о ближайшем будущем.

22 февраля, в день мороза и метели, у нас были гости: Hadamard, который должен был придти с женой, но из-за дурной погоды оставил ее дома и пришел один, и Нина Алексеевна Кривошеина с мальчиком. Я не помню точно, какие соображения побудили нас к такой странной комбинации, но соображения были: Нина Алексеевна, которая все еще надеялась на возврат мужа в Париж, искала «связи», а Hadamard интересовался высылками с точки зрения Лиги прав человека, в которой был вице-председателем. Как всегда, он поразил нас своей «третьей» молодостью: в 82 года — живой, бодрый, подвижный, с хорошим аппетитом, хорошей памятью, быстрым соображением — Hadamard вызывал невольное восхищение.

Однако комбинация оказалась неудачной. Его точка зрения на эти дела отправлялась от общественных интересов, как в свое время у Clemenceau в деле Дрейфуса[1473]. Встретив Дрейфуса после его освобождения, Clemenceau был разочарован и заявил, что «Дрейфус гораздо ниже своего дела и не понимает его значения». Но все-таки на Чертовом острове сидел Дрейфус, а не Клемансо. Точно так же дело Кривошеина было для Hadamard одним из частных случаев одного большого общечеловеческого процесса, а для Нины Алексеевны — ее личным делом, и та сразу не очень удачно заявила, что ее ни в малой мере не интересует общий вопрос, что она — жена и мать, и только.

Hadamard, разочарованный, бросил на меня недоумевающий взгляд и потом сказал мне, что имел совершенно иное представление о русских женщинах. Еще бы: он знал тебя и наших русских математичек — интеллигентных женщин с широкими интересами, а перед ним была наседка. Наседки, конечно, нужны, но хорошо бы, если бы в головах у них что-нибудь было[1474].

Приблизительно в феврале 1948 года выяснилась дальнейшая судьба высланных. До этих пор они оставались в советском лагере около Берлина. Французские газеты и «Русская мысль» писали, что это — концентрационный лагерь с очень жестоким режимом. Полнейший вздор, потому что Игорь свободно перемещался по Германии, повидал многих лиц, и сведения о нем шли из многих источников. В феврале значительная часть высланных была отправлена в СССР[1475].

Игорь проехал через Москву, повидался со многими друзьями, побывал в Министерстве электрической промышленности и получил назначение в качестве инженера в город Ульяновск, бывший Симбирск, на электрический завод[1476]. Письма от него шли оптимистические и бодрые. Единственным темным пятном был жилищный вопрос: с большим трудом ему удалось найти комнату. Относительно других высланных с ним также шли хорошие вести. Оставалось разрешить вопрос о выезде Нины Алексеевны с Никитой, и разрешился он не сразу.