«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Навашин, прекрасный ботаник, тонкий цитолог, не понимал, что работа над животными требует иных средств, чем растительная цитология; кроме того, имея у себя в институте кучу научных убожеств вроде Перова, Боссэ и др., он не мог «обижать» одних и покровительствовать другой: сейчас же поднимались крики о несправедливости и направлялись по партийной линии. Петров получал выговоры, вызывал одних, успокаивал других и старался наскрести что-нибудь, чтобы добавить специально для Веры Михайловны. Всем казалось, что она снабжена лучше других, а она, привыкнув к американской мерке, считала себя очень обиженной и обделенной. Так получалось, что значительная часть рабочего времени Ф. Н. Петрова, С. Г. Навашина и В. А. Костицына уходила на заботу о Вере Михайловне, а она все-таки бывала недовольна.

Вера Михайловна привезла с собой литографированные лекции из University Extension[1533] Колумбийского университета. С большой помпой она сообщила об этом всюду — в Кремле, Наркомпросе, Главпрофобре; повидала наркомов, нашего наркома, Яковлеву; заручилась «записками» сверху вниз; вызвала большое движение и большую… враждебность, потому что вопрос о заочном образовании совершенно не был у нас новым. Еще до революции существовали общественные организации, создавшие программы, комиссии, курсы и выпустившие много первоклассных книг для направляемого самообразования. Покойный Тимирязев в своем проекте реорганизации университета, проекте, в значительной мере принятом Наркомпросом, рассматривал эту задачу как третью по важности в деятельности университета.

Материал Веры Михайловны был направлен в один из органов Наркомпроса на ознакомление и отзыв. Отзыв был не очень блестящий: лекции грамотно составлены, но совершенно не удовлетворяют нашим педагогическим требованиям и нуждам нашей молодежи: целью американской организации была подготовка низших и средних кадров для практической деятельности; нашей задачей являлась помощь неуниверситетской молодежи в достижении подготовки любого типа, не исключая и высшего образования. Насколько я мог ознакомиться с этим материалом, отзыв был в общем справедлив, но Вера Михайловна не понимала этого, шумела и приобретала вредную репутацию беспокойного человека и притом совершенно зря.

Вера Михайловна скомпрометировала себя настойчивостью и в другом вопросе: ей захотелось во что бы то ни стало быть членом коммунистической партии, и для этого она делала бесчисленные визиты, часто — к людям, в этом деле бесполезным. И, наконец, ей всюду хотелось все видеть и все знать, что везде вредно, а особенно — у нас; таким образом у нее создалась репутация опасная: журналистка, а может быть, и чего-нибудь похуже. Всякий раз, как она обращалась ко мне за содействием в каком-нибудь предприятии этого рода, я отвечал ей: «Оставьте коммунистическую партию в покое; вас не примут, и вы получите по носу. Не суйтесь, куда не надо; сидите на своем деле. Право, не стоит зря разбивать ваше время»[1534].

* * *

7 января 1951 г.

Я не помню точно, когда и как началась твоя работа у Веры Михайловны, было ли это осенью 1925 года или в начале 1926 года. Вера Михайловна поставила условием, чтобы ты явилась с приданым в виде микроскопа и притом микроскопа хорошего. Мне удалось найти для тебя очень хороший микроскоп в Геофизическом институте, где он лежал совершенно без дела. И я, и ты думали, что, введя тебя в работу, она постарается как-нибудь сделать ее понятной для тебя. Я всегда думал и думаю, что технический персонал должен понимать то, что делается, и от этого бывает в выигрыше и патрон, и подчиненный, и сама работа. С этим теоретически Вера Михайловна была согласна (может быть, это была чисто словесная уступка духу времени и места). Практически она никогда не давала никаких объяснений, а говорила: «делайте то-то и то-то». Еще тебе, страха ради, соблаговоляла дать несколько пояснений, хотя и раздражалась каждым твоим вопросом, но с Тальгрен совершенно не стеснялась, и та, уходя от нее, понимала не больше, чем в самом начале.