«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Свою масонскую организацию он покинул: с его советской ориентацией не согласилось большинство. Его заменили на председательском посту адмиралом Вердеревским (который также придерживался советской ориентации), а после его смерти «вождем» стал граф Бобринский, которого я знал в лагере. Теперь Голеевский сидит безвыездно в деревне и очень доволен.

«Сплетни» про Игоря оказались вовсе не сплетнями. По-видимому, действительно Нина Алексеевна скончалась, но неизвестно, когда это произошло. По его словам, она сознавала свое состояние и перед отъездом говорила ему, что Игорь с его женолюбием для нее не существует и что ей хочется довезти мальчика и устроить его судьбу на родине, а потом будь что будет. Относительно судьбы Игоря ничего неизвестно, но, поскольку мальчика приняли в военное училище, можно думать, что и с самим Игорем все благополучно[1563].

Относительно Ольги Алексеевны Николай Лаврентьевич говорит, что братец ее, Алексей Алексеевич [Игнатьев], желая оторвать ее от отца Константина, разыскал его жену, и она встречала мужа на пристани с букетом цветов. Вышло большое потрясение для всех и, в особенности, для Ольги Алексеевны. Удивительно, до какой степени люди стараются портить жизнь себе и другим.

Оказывается, Товстолеса и Морского очень недавно выслали из Франции, и они сейчас оба находятся в Берлине. Оба в свое время участвовали в сопротивлении немцам.

Потом мы разговаривали с Николаем Лаврентьевичем на тысячу тем. К половине восьмого я отправился к автокару, и на пути мы встретили его жену, которую я не видел с лагерных времен. Она очень изменилась, но, на мой взгляд, гораздо бодрее его. Ему уже 73 года — детский возраст, как очень часто я склонен говорить и думать, но все-таки…[1564]

* * *

21 июня 1951 г.

Умер Воронцов-Вельяминов, товарищ по лагерю; был он когда-то членом Государственной думы, а здесь — развозчиком заказов для какого-то книжного магазина[1565].

* * *

12 августа 1951 г.

Узнал из «Larousse» о смерти Brumpt. Несмотря на титул «негроторговца», которым мы вполне заслуженно его обозначили, в нем было много положительных черт, которые и ты, и я ценили, и на общем фоне холоднокровных карьеристов, которых так много во французской научной жизни, он выгодно выделялся необычайной активностью, энергией, настойчивостью. И в твоих отношениях с ним было всего помногу — и хорошего, и дурного. Нужно было бы, пожалуй, собрать в одно пучок воспоминаний о нем и части нашей жизни, которая с ним связана.

До марта 1931 года я работал в Institut de Physique du Globe[1566], а ты — в Сорбонне в зоологической лаборатории, и того, что мы зарабатывали, нам едва хватало на сведение концов с концами. В марте, поссорившись с Maurain, я покинул его институт и лишился прочного заработка. Остался твой заработок, совершенно недостаточный, и то, что я получал из Institut Poincaré за составление библиографии по теории вероятностей с 1900 до 1930 года, — тоже ничтожная сумма того же порядка, как твой заработок.

Летом ты смогла, благодаря стипендии, поехать в Roscoff — в лабораторию; я остался в Париже. К началу учебного года выяснилось, что так оно продолжаться не может, и ты взяла у Perez рекомендацию к Brumpt[1567] и отправилась. Рекомендация подействовала, и он принял тебя на полдня работы, назначив совершенно ничтожную плату. Первые твои шаги у него были чрезвычайно трудны. Находиться в подчиненном положении тебе приходилось, но начальство всегда бывало корректно. Здесь же тебя сразу взяли в «оборот» — и сам Brumpt, и его помощник Langeron, который имел свои счеты с Сорбонной и хотел в твоем лице унизить ее микроскопическую технику. Обстановка была чрезвычайно трудная. Каждый день ты возвращалась в расстроенном виде, рассказывая о резких и несправедливых замечаниях, которые получила от патронов.

Но очень скоро положение изменилось. Ты быстро поняла, какого рода гистологическая работа нужна для Brumpt: прежде всего — скорая; техническая чистота не играла для него никакой роли (и это было его ошибкой). Вскоре ты стала вводить изменения в их технику — к большой ярости Langeron, который не допускал отклонений от своего учебника микроскопической техники[1568]. Тебе удалось доказать Brumpt, что можно сочетать высокий уровень с быстротой, и главное, что это — для его научной выгоды — гораздо ценнее, чем прежняя небрежность. Langeron ворчал про себя, говорил, что ты упряма, как мул, но примирился.

Ты произвела и другое чудо: завоевала расположение лабораторного персонала всех степеней. Все поняли, что ты ничего не ищешь, ничего не добиваешься, не имеешь злого языка, рада помочь каждому, — и очень скоро у тебя появились верные и преданные друзья. С другой стороны, квалифицированный научный персонал оценил твою компетентность, умение, большую культуру, и ты завоевала уважение. С тобой стали считаться[1569].

* * *

13 августа 1951 г.