Могаевский

— Поскольку я родился и вырос в Стране Советов, не премину дать вам совет, — сказал человек за столиком посередине вагона, — заказывайте котлеты, огуречный салат и никаких коктейлей, шампуней напьетесь, вина пробовать не пытайтесь, одна печаль, а виски, джин и ром — сивуха натуральная; лучше возьмите графинчик коньяку, если при деньгах, берите «Наполеон», если чуть в средствах ограничены, не ошибетесь с «Дербентским».

Выбираясь из своего полного бликов гнезда, официант задел кассетник, тот, свалившись на пол, поменял волну, врубил звук, пространство ночного вагона-ресторана залил неуместный громкий голос скрипки.

— Что это вы так вскинулись? У вас что-то с нервами? Подумаешь, бандура упала, возопила.

— Просто я думал о музыке, к тому же именно о скрипичной.

— Какое совпадение. Я тоже в последнее время постоянно думаю о музыке. С вашего разрешения я пересяду за ваш столик, мне в ломак переговариваться с вами через пол-вагона, а уже начали переговариваться, дело дорожное.

Ресторанный собеседник был высок, худ, словно скульптурным штихелем пролеплены скулы, уши, нос, шарниры суставов, откровенно начинающий лысеть череп в аккуратно коротко подстриженных рыжеватых, начинающих седеть волосах.

Усевшись, поставив перед собой рюмку и напоминающий колбу графинчик (жидкость графинная ни в малой мере не напоминала коньяк, отливала изумрудом), поймав взгляд своего визави, советчик промолвил:

— Это остатки вермута югославского.

И обращаясь к подошедшему официанту:

— Новоприбывшему клиенту котлеты, огуречный салат, боржом, бокал, рюмку.

Плесканул в рюмку зеленого зелья, улыбнулся:

— Пейте.

— Вообще-то, я по ночам не пью.

— Я налил вам мизерную дозу, обсуждать нечего. Давайте, давайте, на вас лица нет, в себя придете.

— Какой странный вкус. Язык жжет, отдает мятой. Что за вермут?

— Это не вполне вермут, вроде того. Руки согрелись?

Согрелись руки, легкий жар опалил щеки и уши, растеклось по всему телу странное тепло, глубокий вдох, надо же, оказывается, я едва дышал...

— Вы действительно размышляли о музыке? Вы меломан?

— Нет, моя жена меломанка, с юности, еще будучи невестою, водила меня в филармонию и в капеллу. Когда включился ни с того ни с сего скрипичный концерт, я думал о скрипке и о скрипачах, меня удивило совпадение.

— Падение с совпадением. Это была запись Ойстраха.

— Я однажды его слушал. Он мне очень понравился. Не только тем, что прекрасный исполнитель, что всем известно, но еще и тем, что он похож не на романтического гламурного красавца скрипача, а на бегемота.

Человек напротив рассмеялся.

— Вы всегда такой непосредственный? Или это мой вермут вас из ступора вывел?

— Вермут. Не подумайте, что я хочу принизить великого музыканта. Для меня бегемот — одно из самых любимых животных. У моего... отца... стоял на бюро маленький фарфоровый бегемотик с ЛФЗ, зевающий во весь рот; и всякий, увидев его, верите ли, тоже тотчас начинал зевать.

— Понимаю, понимаю! Сам люблю бегемотов. Знаете ли, с детства, когда их увижу, в зоопарке ли, в кино, по телевизору или въяве в заповеднике,— жизнь моя меняется к лучшему. Вот идет гиппопотамище, а на спине его сидят птицы, чьих названий я не знаю. Он входит в реку, переходит ее вброд, птицы, ошеломленные, взлетают, вода укрывает его с головою, он тихо идет по дну, завораживающее зрелище...

— Единственное известное мне литературное произведение об игре на скрипке, «Крейцерова соната» Льва Толстого, мне глубоко неприятно, оно не только что женоненавистническое, но и человеконенавистническое.

— Перечисленные вами свойства «Крейцеровой сонаты» меня никогда не волновали; я только задавался вопросом: если Льву Николаевичу хотелось иногда пришить Софью Андреевну, при чем тут Бетховен?

— А почему вы постоянно, как изволили вы выразиться, думаете о музыке? Вы музыковед? Музыкант?

— Ничего подобного. Мне открылся совершенно неожиданный взгляд на музыку. Почти случайно. Что до скрипки, я всегда мечтал о ней, да мне была не судьба. Играю для себя на рояле.

Музыкальную школу окончил, в консерваторию не пошел. Дилетант. Но — как не похвастаться ночью в пути? — не самый бездарный. Я с юности в разные годы увлекался разными музыкантами, различными произведениями. Были годы Бетховена, периоды Шопена, Бах никуда и не уходил. Потом настало время Шумана. Подруга моего друга юности К., любившая всем давать прозвища, называла меня «Много Шумана из ничего».

В своего друга К. я с отрочества был влюблен совершенно, нет, ничего такого, что походило бы на ныне модные гомосексуалистские штучки, за мной не водилось, ни малейшей охоты дотронуться до него, приобнять, превратить привязанность в физическую данность. Разъезжаясь на школьные каникулы, мы переписывались. В юности большую радость доставляли общие прогулки по городу, походы в музеи, хождения в кино, велосипедные турне, молодежные беседы о жизни с философской подкладкою, обсуждения прочитанного, — ну, и так далее.