Могикане Парижа

Более высокий из двоих, пришедших раньше, пожал каждому из них руку, произнося первую половину самаритянского слова «ламма». Они отвечали ему рукопожатием и произносили последний слог «мма!». После этого он достал ключ от двери маленького домика, отпер ее, впустил пятерых товарищей, зорко оглянулся по сторонам улицы, вошел сам, и дверь затворилась.

Еще слышен был шум запиравшегося изнутри замка, как первый и второй из таинственных любителей ночной прохлады снова встретились перед домиком и вполголоса обменялись словом:

– Шесть!

После этого каждый из них продолжал идти в свою сторону, по-прежнему встречая таинственных прохожих, которым на этот раз повторяли одно и то же слово: «Шесть!»

Через несколько минут перед домом остановилось еще четверо незнакомцев, которые тотчас же осторожно вошли в него. Прогуливающиеся люди, встречаясь после этого между собою, произносили:

– Десять.

Таким образом, от половины девятого до половины одиннадцатого пятеро таинственных наблюдателей насчитали, что в маленький домик вошло шестьдесят человек, которые являлись по двое, по трое и даже вчетвером.

В одиннадцать часов без четверти один из них стал опять насвистывать арию из «Джоконды». Едва он воспроизвел несколько тактов, как из переулка де Винь к нему подошел какой-то человек и спросил:

– Сколько?

– Шестьдесят! – ответили в один голос все подоспевшие к нему пять наблюдателей.

– Хорошо.

Он отступил на шаг и, стоя в позе генерала, производящего смотр своей армии, негромко произнес:

– Слушайте все!

Остальные стали перед ним в ряд.

– Папильон пусть станет позади дома, – продолжал начальник. – Карманьоль будет наблюдать справа, а Воль-о-Ван – слева. Лонг-Авуан и остальные останутся со мною. Хорошо ли вы осмотрели все кругом?

– Хорошо! – ответили подчиненные в один голос.

– А вооружены вы надлежащим образом?

– Как следует!

– Не на ветер болтаете?

– Никак нет.

– Карманьоль, ты знаешь, что тебе делать?

– Да, – ответил голос, очевидно, провансальца.

– А ты, Воль-о-Ван?

– Да, – ответил нормандец.

– Карманьоль, нож с тобой?

– Со мной.

– Воль-о-Ван, принес ты крючья?

– Принес.

– Ну, так скорее за дело!

Все трое названных людей исчезли с быстротой, доказывавшей, что прозвища им даны были характеризующие.

– Ну, а мы с тобой, Лонг-Авуан, прогуляемся и побеседуем, как подобает добрым гражданам, – сказал начальник таинственного отряда.

Он достал табакерку в стиле рококо, насладился доброй понюшкой, протер очки зеленым фуляром, надел их на нос, заложил руки в карманы и пошел дальше.

Выйдя на улицу Говорящего ручья, он остановился так, чтобы видеть таинственный дом, приказал своим людям рассыпаться в разных направлениях и оставил возле себя только одного, чрезвычайно длинного и сухопарого молодого человека с косыми глазами.

– Ну, вот так, – проговорил он, – теперь мы остались с тобой вдвоем, Лонг-Авуан.

– К вашим услугам, господин Жакаль! – ответил сухопарый великан.

VIII. Ла Барбет

– Послушай, любезный, – начал Жакаль, – так как ты первый открыл розовый горшок, то очень естественно, что я тебя же прошу дать мне его понюхать. Как ты напал на это? Говори ясно.

– Слушаю-с. Вы ведь изволите знать, что я был всегда человеком твердых религиозных правил.

– Нет, не знал.

– О! В таком случае, я только потерял время!

– Нет, нисколько, потому что ты кое-что открыл… Но вот именно «что», – я этого и до сих пор не знаю! Однако, так или иначе, не подлежит сомнению, что шестьдесят человек не стали бы собираться в невзрачном домишке на улице Пост для того, чтобы низать жемчуг.

– А все-таки мне будет очень горько, если вы не поверите в мою набожность, мосье Жакаль.

– Убирайся ты со своей набожностью к черту!

– Ну, а все ж таки…

– Да скажи, пожалуйста, что может быть общего с твоей набожностью у дела, про которое я тебя спрашиваю?!

Жакаль, чтобы взглянуть на своего подчиненного, передвинул свои очки на лоб.

– Да как же-с, господин Жакаль, – ведь эти-то самые правила и навели меня на след этого дела.

– Ну, хорошо, толкуй о своих принципах, правилах, вероисповеданиях, да только смотри – покороче!

– Я должен, кроме того, сказать вам, господин Жакаль, что и знакомство я веду всегда с людьми почтенными.

– Ну, при твоем ремесле это дело не легкое! Однако дальше!

– Так вот и подружился я с одной почтенной женщиной, которая отдает на прокат стулья.

– Это все от набожности, верно?

– Именно, именно набожности ради, господин Жакаль!

Жакаль набил себе нос табаком с нескрываемым бешенством человека, которому приходится в силу своего положения изображать, что он верит вещам, в которые он, в сущности, ни малейшей веры не имеет.

– Ну-с, а эта-то самая женщина и живет в переулке Винь, в том доме, в который сейчас пошел Карманьоль.

– В первом этаже? Знаю!

– А! Вы это знаете, мосье Жакаль?

– Знаю и это, и еще много чего… Да, так ты говоришь, что ла Барбет живет в комнате первого этажа.

– Значит, вам имя ее известно?!

– Я знаю, как зовут всех прокатчиц стульев в Париже, где бы они ни торговали, – хоть на бульваре Ганд, или на Елисейских полях, или в соборах. Рассказывай дальше.