Могила Густава Эрикссона

ГЛАВА 15. СУДЬБА МОЯ – ЗМЕЮКА ПОДКОЛОДНАЯ.

Моя поездка не подразумевала официальной части, костюм был не нужен, поэтому собрался я быстро. Дома нашлись рулетка на двадцать метров и вполне приличный компас. Будет чем делать замеры и определять направления, если я найду эту могилу. Забавная история приключилась, когда я позвонил в гостиницу «Русь» забронировать номер. Одинаковые по размеру и по оснащению комнаты на одного человека стоили полторы тысячи и тысяча восемьсот за сутки. Мой каверзный вопрос: «А чем они отличаются?» поставил дежурного администратора Галину, судя по голосу, довольно-таки стеснительную женщину средних лет, в затруднительное положение. Она взяла почти театральную паузу и, наконец, выдавила из себя:

– Объяснить сложно, но я Вам очень советую, возьмите номер за тысячу восемьсот.

Ну, за тысячу восемьсот, так за тысячу восемьсот. Всё равно от пятизвёздочного отеля «Русь» после просмотра фотографий на сайте трудно ожидать хорошего. Впрочем, я до крайности неприхотлив, да и еду работать, а не отдыхать.

Стартовать я должен был в понедельник с утречка на прямом автобусе до Кашина, идущем от «Северных ворот». Заканчивалась первая декада апреля. Вроде бы и зима была по-настоящему снежная и холодная впервые за несколько лет. Но солнышко этой весной было похоже на озорную рыжую девчонку. Оно так втопило в последних числах марта, что снег даже не растаял, а просто испарился. Он ещё держался в тени и на склонах, но это были последние очаги сопротивления. Вскрылись ото льда речушки, и наступило время апрельского колдовства, самая лучшая часть весны. В воскресенье солнце устроило на небе настоящий рейв, и собирался я в поездку с отличным настроением. Несмотря на все усилия верных большевиков-ленинцев, изуродовать Кашин до конца им всё же не удалось, а апрельское солнце всё делает сверкающим и романтичным. Я нисколько не сомневался, что это относится и к окрестностям речки Кашинки. Если посмотреть на причудливые изгибы реки с высоты птичьего полёта, становится понятным, почему Кашин называют затерянным городом Русского Сердца.

……….

Понедельник – день тяжёлый, особенно по утрам. Пока я курил на автовокзале в ожидании автобуса, задул пронизывающий холодом северо-восточный ветер, набежали снеговые тучи, в воздухе закружились перья из перины Старухи Зимы. Я залез в автобус, пригрелся у окна и задремал. Проснулся я уже в районе Запрудни. Погода снова была яркой и солнечной, слева поблескивал только что освободившийся ото льда канал имени Москвы. По обе стороны от Дмитровского шоссе тянулся смешанный лес. Каждое дерево тянуло ветви к тёплым лучам и хотело захватить их как можно больше, чтобы уже согретым явиться на бал апрельского колдовства.

Такая славная была весна за окнами автобуса, что вспомнился мне Иван Карамазов. «Я спрашивал себя много раз: есть ли в мире такое отчаянье, чтобы победило во мне эту исступлённую и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, кажется, что нет такого… Эту жажду жизни иные чахоточные сопляки-моралисты называют часто подлою, особенно поэты. Черта-то она отчасти карамазовская, это правда, жажда-то эта жизни, несмотря ни на что, но почему ж она подлая? Жить хочется, и я живу хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а всё-таки по старой памяти чтишь его сердцем». *29

Правда, насколько я помню, петь гимны клейким, распускающимся весной листочкам и голубому небу Иван собирался лет до тридцати, пока не пресытится кубком жизни. Я же, старый дурак, разменявший шестой десяток, проделываю этот фортель ежегодно. Да и не относится Иван Карамазов к числу моих любимых героев. Слишком претит его такой западный тяжёлый разум, безупречная логика и неприятие Промысла и Царствия Божия, доходящее до открытого бунта. Его младший брат Алёша мне гораздо больше по сердцу. Но и его я тоже понять не могу с этим его всё пониманием, всё принятием и всё прощением. Тонкий мистицизм, мудрость через глубокую веру, а не выстраданная годами, и деятельная любовь к ближнему – это, как не прискорбно, не моё.