Могуто-камень

Семен Павлыч в домашней обстановке был рассеян, как-то особенно добродушен и нетороплив. Его небольшой коттедж — небольшой по меркам занимаемой им должности начальника жандармерии бурлаков, — был всегда наполнен светом и уютом, над которым неустанно трудились умная и красивая супруга Семен Павлыча и две его дочери. Одна изних готовилась выходить замуж, а вторая только что преодолела подростковый период и стала похожа на готовую распуститься розу.

Семен Павлычу минуло сорок пять, он был высок, здоров и бородат, напоминая неуклюжестью животное, которому она свойственна, и фамилию имел подобающую — Медведев. Именно он нашел тогда Войцеха в могиле, спустя сутки, когда папаша Казимир уже отчаялся. Войцех хорошо помнил, как его внезапно выдернуло из ледяной мглы и погрузило в теплое одеяло — это Семен Павлыч, тогда еще просто дядя Сеня — молодой оперативник на службе жандармерии бурлаков, — вытащил его из могилы, напоил теплым чаем и отнес к обезумевшему от горя папаше. С тех самых пор Семен Павлыч стал самым главным человеком в жизни Войцеха — его товарищем, старшим братом, учителем и авторитетом. Папаша Казимир, конечно, любил сына больше, чем кого-либо. Но для сообразительного и жаждущего познать весь мир Войцеха, он был слишком прост и мало знал. Зато Семен Павлыч с лихвой компенсировал этот недостаток, так как был умен, разносторонне развит, но главное — имел такую внутреннюю силу, которая притягивала к нему людей магнитом. И Войцеха всегда поражала эта несправедливость в жизни — Семен Павлыч был бурлаком. А ведь сколько полезного и хорошего он мог сделать, откройся в нем ахноэнергия.

Город окунулся в теплый июльский вечер, когда трамвай привез Войцеха на Журавлиную Слободу. Цикады оглушительно трещали, пичуги заливались трелями и воздух был густо насыщен цветочными ароматами.

— В такой вечер грех сидеть дома, — сказал Семен Павлыч, указывая жестом на шезлонг под раскидистой яблоней.

Войцех уселся, поерзал, устроился поудобней. Сначала шезлонг показался ему страшно неудобным — Войцех оказался в полулежачей позе. Но уже через минуту почувствовал, как напряжение в теле уходит и его заполняет томная нега. Вскоре он уже любовался семейным гнездом Семен Павлыча, отмечая маленькие изменения, которые произошли с тех пор, как он был тут в последний раз: виноград, казалось, поставил себе задачу в этом году затянуть всю веранду и был близок к ее выполнению, ряд розовых кустов разухабились шапками цветов, а вдоль дорожки появилась эскадра из горшков с мохнатыми стрижеными шариками.

— Что-то на службе? — спросил Семен Павлыч, наливая из пузатого чайника ароматный, пахнущий мятой и сладкими ягодами чай.

— Взлом правительственного замка на ткацкой фабрике. Две тысячи семнадцатая и кое-что еще, — ответил Войцех без долгих предисловий.

Он мог рассказать Семен Павлычу вообще все, даже самые страшные государственные тайны под грифом «совершенно секретно» и быть уверенным, что они не просочатся.

— Хватило бы и этого. А что еще?

— Магия той самой старухи, которая шваркнула меня тогда, пятнадцать лет назад.

— Той самой?

— Не совсем, — смешался Войцех и попытался рассказать Павлычу, как называл его про себя, а иногда и в порыве особого воодушевления, все от начала до конца — и про свои исследования магии, и об архивных данных, и о звонке Васильева.

— Что думаете, Семен Павлыч? — закончил он свой рассказ.

— Думаю, что маловато информации ты собрал пока. Вот что. Во-первых научлит. Нужно больше данных об этих «цов»-ых, какие из их книг могли попасть на ткацкую фабрику. Все они деятели разных направлений науки, и распространение их работ организовывалось по разным каналам. Исключить тех, которые и вовсе не могли туда попасть. Глядишь, круг сузится. Во-вторых: кто вторая?

Войцех пожал плечами.

— Что ты знаешь о ее бурлаке?

Войцех повторил информацию, которую выудил из архивов.

— Это ты мог бы и в справочном бюро спросить, — с укоризной ответил Павлыч. — Впрочем, времени у тебя было немного. Порой архив тщательней — кто она, биометрические данные, где живет, чем зарабатывает. Это понятно, что она находится на обеспечении у ахногена. Но…

Павлыч, все это время набивающий курительную трубку табаком, поджег ее спичкой и некоторое время пыхтел дымом.

— Понимаешь, — сказал он, выпустив несколько колец в неподвижный вечерний воздух и наблюдая за ними, — ни один ахноген не способен в полной мере обеспечить бурлака, как бы не старался. И дело тут не в ахно-энергии, а в человеческой природе. Сколько ни дай энергии ахногену — ему всегда будет мало, сколько ни дай человеку таюн — ему всегда будет мало. А когда и то и другое даром — теряется смысл бытия, который заключается в чем?

— В чем?

— В процессе выживания. Когда человеку не нужно выживать, смысл жизни теряется.

— И это значит?..

— Что еще пропало, кроме книги с фабрики?

— Пока неизвестно. Криминалисты закончили примерно час назад. Пока поднимут архив по фабрике, пока сравнят их с полученными, завтра к вечеру в лучшем случае что-то прояснится.

Павлыч кивнул.