Мой ангел злой, моя любовь…

— Я была сперва в кухне, а после на задний двор ходила, к конюшням… затем в парке, — мысли путались в голове, сбивалась речь от того взгляда, каким он смотрел на нее, от того, как близки были их тела. И от мягкости его волос, до которых она дотронулась, проведя по краю ворота мундира кончиками пальцев. — Надолго в Милорадово? — и сердце замерло, когда он покачал головой.

Будь это в его власти, он бы остался здесь на всю жизнь. Здесь, возле нее. Но и тетушка, и Петр, спустившиеся к нему в диванную, сказали, что, по слухам, Наполеон был в Гжатске прошлого дня и оставил город, уходя далее на запад. Эту весть привез доктор Мантель своими глазами провожавший одинокую карету в сопровождении верных гвардейцев для защиты от казаков, которые после неожиданного появления у Городни прямо у него под носом, ныне везде мерещились французскому императору. Карета была без гербов и иных знаков, охрана — в темных шинелях и без плюмажей на шляпах, чтобы не быть узнанными ненароком, чтобы без особых трудностей проследовать к Смоленску и далее, до Немана. Довести бы до сведения Давыдова… Но и без этих известий Андрей не мог задержаться в Милорадово долее, чем на несколько часов, увы. Он не принадлежал себе полностью ныне, как бы ни хотел этого. И эти оставшиеся до отъезда часы он провел не с ней, увы…

Андрей смотрел на Анну и не мог налюбоваться ею. Ее волосы не были завиты в привычные его взгляду тугие кудряшки, которые проще всего подкалывать в прически, прямые пряди были просто заколоты в узел на затылке. Оттого казалась Анна ныне другой, не той, что запомнил, чей образ сохранил в своем сердце. «У меня не такие вьющиеся локоны, как у Полин. Прямые… Приходится много над ними трудиться, чтобы добиться… чтобы по моде…», вспомнился наивный шепот под тихий шелест дождя, и Андрей не мог не улыбнуться снова, не коснуться ее волос, не провести по ее макушке ладонью, заправив по пути за ее ушко, выбившуюся из узла длинную прядь темно-русых волос.

— Моя Анни, — прошептал он и снова обнял ее крепко. А затем провел губами по щеке до самых губ и коснулся тех — несмело, будто вопрошающе. При этом случайно тронул пальцами ее скулы, задел ее ссадину, еще незажившую с того самого дня, когда та была получена.

Анна отшатнулась от него в тот же миг, кривясь от боли, вдруг все же легко стрельнувшей в лице. Наткнулась на столик, отступая, сдвинула поднос с остатками позднего завтрака, а уже тот сбил на пол нечто тяжелое, с глухим стуком упавшее на ковер. Любопытство не могло не заставить Анну повернуть голову и взглянуть в ту сторону, проверить, что это было.

Андрей все еще наблюдал за ней, когда Анна заметила портрет на полу диванной. Пусть был виден ей не полностью, только угол. Но разве не признала бы она изогнутое серебро рамки, не признала бы собственное изображение, которое сотворил заезжий в Милорадово мастер? И побледнела под взглядом Андрея, выпросталась из его рук, присела к упавшей гравюре, чтобы убедиться, что глаза не обманывают, что это действительно ее потрет. И он только втянул в себя неслышно воздух, вспоминая о том, что узнал за последние сутки, о том, как говорила тихонько тетушка, сидя недавно в этой комнате.

— Ты должен быть снисходительным к ее слабости, Andre. От слабостей человеческих все беды и только! Ничего худого не стряслось, я тому порука! Глазами зацепилась, а разум все же охолодил, — твердила Марья Афанасьевна, а он только молча смотрел, как огонь лижет поленья в камине. Но не прерывал ее, уважая ее годы, как бы ни хотелось этого. Чтобы более не слышать ничего. И не знать. — Увлеклась, но удержалась от ошибки, что жизнь переменила бы! А просила за поляка по доброте душевной. Да, сама бы удивилась я год назад, что говорю то, но так и есть. Удержалась от слабости она! Да и как иначе, коли я в этих стенах за ней следила? Мое слово — порука! Andre, да слышишь ли ты меня?

Нет, он не слышал. Он бы давно бы уже поднялся с этого канапе и вышел бы вон в парк, где, по словам одного из оставшихся при хозяевах Милорадово лакея, прогуливалась Анна. Да разминуться боялся в длинных аллеях усадебного парка. Жестоко, быть так близко к ней и не иметь возможности увидеть. И где она только ходит?! Сказали ли ей, что он здесь, в Милорадово? И тиканье часов с уже отколотым ухом у пастушка, украшавшего их, сводившее его с ума. Еле уловимое в тишине на слух, но отчетливо распознаваемое сердцем. Отсчитывающее минуты и часы, которые ему остались до момента отъезда…

Уже ушла к себе тетушка, решив оставить Андрея одного. Уже стрелка часовая сдвинулась еще на одно деление, показывая, что время неумолимо к его желаниям. И несколько раз уже заглядывал в диванную Иван Фомич, всякий раз что-то предлагая — отдохнуть, освежиться, «а может, барину еще чаю подать?». А Анны все не было, словно она не желала видеть его…