Мой ангел злой, моя любовь…

— Что мне до жизней, спасенных им где-то? — она тогда даже не попыталась скрыть своей злости, говорить тихо и степенно, как подобает девице. — Что мне до них, когда он сгубил одну-единственную дорогую мне!

Андрей по-прежнему ждал ее ответа, и Анне пришлось вернуться обратно из своих воспоминаний. О чем они говорили, коли видались, думала она, наблюдая за его лицом, пытаясь угадать мысли, что ходили сейчас скрытыми от нее в его голове. Говорили ли, какая она жестокосердная кокетка, что за ее душой нет ничего истинно девичьего? Или быть может, говорили, что она довольно наказана свыше за свои былые проступки, за те муки, что причинила им обоим? Отвергнутые подчас бывают жестоки в своих суждениях. По крайней мере, она точно знала то по себе.

— Не ведала, что вы имели честь знакомства с князем, — проговорила Анна, наконец выстроив в голове возможные пути отступления от этой скользкой для нее темы. Пусть лучше думает, что она по-прежнему желанна, что в ее жизни все более-менее достойно. Чтобы не было жалости… жалости она бы не вынесла. — Да, он ныне в Европе, насколько мне известно. И коли войне конец, коли уже давно подписано перемирие, то, стало быть, вскорости и ему суждено прибыть в империю.

— Князь? — явно удивился Андрей. — Не знал того…

— Странно, — пожала плечами Анна, стараясь не выдать своего волнения, когда он вдруг сделал несколько шагов, когда приблизился к центру комнату. И к ней. Оттого и голос дрогнул от волнения, внезапно охрип, что только разозлило ее, ведь этой мимолетной слабости Андрей не мог не заметить ныне. — Вы виделись с ним?

— В Париже, — кивнул Андрей, недовольный и тем, что затеял разговор о Лозинском, и тем, что прочитал на ее лице в последнее мгновение. Нещадно вдруг разболелось колено, будто вспомнив о том самом утре. Нужно было присесть, дать отдыха больной ноге, иначе нельзя. И от того он решился спросить, понимая, как грубо прозвучит его вопрос, когда сама хозяйка не предложила этого. — Не желаете ли присесть…?

Но Анна даже не шевельнулась, полная решимости идти до конца в своем стремлении показать, как ей неприятен этот визит. Осталась стоять, понимая, что и он не сядет в нарушение правил этикета. И вздрогнула, когда он вдруг пересек быстрым шагом гостиную, направляясь к стулу, за спинку которого она держалась, испугалась этого внезапного приближения. Тут же вспомнила вчерашний вечер и покраснела, досадуя на себя за эту краску, залившую, как она чувствовала, лицо и шею.

— Что вы…? — только и успела Анна выдавить из себя, полагая, что он сейчас схватит ее, как вчера, быстро отошла подальше от стула, к самому окну. И покраснела еще сильнее, заметив, что Андрей и не думал ее касаться, а только оперся на спинку стула с безмятежным видом. Неужто сделал намеренно это? Неужто смеется над ней?

Анна отвернулась к окну, пытаясь выровнять дыхание, унять жар, опаливший щеки и шею. О, поскорей бы он ушел! Ей невыносимо быть рядом с ним… невыносимо! И будто услышав ее мысли, Андрей произнес едва слышно:

— Я не могу, Анна… слышите, я не могу находиться подле вас! Вам нет нужды опасаться меня, бояться моего присутствия. Я нынче же уеду в Москву и не вернусь в Милорадово, дабы не угрожать ничем вашему покою и вашему имени.

— Вы, безусловно, правы, — отозвалась от окна Анна невпопад, не поворачивая к нему головы, вынуждая его обращаться в ее затылку, украшенному русыми локонами, к ее шее, такой белоснежной на фоне черных кружев ворота. Андрей смотрел на эту шею, на эту гордо выпрямленную спину, на ее тонкую талию, которая так и манила его обвить ее руками. О, если бы можно было сделать этот шаг до окна, обхватить ее руками, уткнуться лицом в эти локоны! О, если б можно было забыть обо всем! О тех годах, что они провели врозь, о том, что она предала его, о незримой тени Лозинского, которая вдруг вошла в комнату вместе с болью в колене…

— Анни, — позвал Андрей ту девушку из прошлого, которой когда-то она была. Ту, которую он целовал на лесной тропинке в утренней летней дымке, ту, которая наблюдала из окна, как он ловко заползает по решетке в ее спальню. Ведь она была когда-то, его Анни, он не мог обмануться… Во рту вдруг стало так горько, будто объелся редьки. И того, что вспомнилось, и от настоящего, и от той печали, которой свидетельством был весь ее облик сейчас.

— Я прошу вас, — долетело тихо до Андрея. — Я прошу вас…

А спина уже не была так гордо выпрямлена, поникли тонкие худые плечики. Спряталось лицо в ладони, словно ей было невыносимо слышать его, даря ему вдруг надежду, вспыхнувшую тотчас огнем в груди. Толкая на импульсивные, столь несвойственные ему поступки, как и тот, что привел его этим утром сюда, во флигель.