Мой балет

А Спесивцева стала открывать для себя мир искусства глазами Волынского и под его влиянием. Поскольку сама она чувствовала свое предназначение в классических спектаклях, то не понимала и не принимала хореографию Фокина: ведь балет – это прежде всего классика, вечная классика. Сергей Павлович Дягилев, как и многие тогда, обратил на Ольгу Спесивцеву внимание, пригласил танцевать в своей антрепризе «Русский балет». Но там ставил Фокин, а Спесивцева не понимала и не принимала его. И Ольга отказала Дягилеву. Но в 1916 году она все-таки подписала контракт и поехала в Нью-Йорк, где проходили гастроли. Ей не очень хотелось покидать Мариинский театр, Петербург. В Нью-Йорке ее партнером стал Вацлав Нижинский, они танцевали «Шопениану», «Видение розы», дуэт Голубой птицы из «Спящей красавицы». Спесивцева вернулась в Россию в 1917 году. Она вернулась в совершенно другую страну, в другой город – теперь это Петроград. Революция навсегда изменила жизнь: другим стал быт, театр, другой стала публика. А Спесивцева продолжала жить в своем собственном мире, и лишь иногда сетуя на дискомфорт в жизни, отсутствие хорошей еды и тепла. Она работала. И в те голодные, нищие годы она танцевала свои блистательные спектакли – «Эсмеральда», «Баядерка», «Спящая красавица», «Дочь фараона», «Лебединое озеро». И, наверное, главную роль своей жизни – Жизель. В эту роль она вложила много личного, только ей одной понятного. Она прекрасно справлялась со всеми сложностями техники, но этого ей мало. И она попросила Агриппину Ваганову поработать с ней. Ваганова сама только закончила танцевать и перешла к преподавательской деятельности. «Надо уметь делать не тридцать два фуэте, а тридцать две тысячи для того, чтобы по-настоящему сделать одно» – эти слова Вагановой Ольга Спесивцева записала в своем дневнике.

По совету Акима Волынского, готовясь к роли Жизели, Спесивцева посещала психиатрические больницы и наблюдала за поведением пациентов. Эти посещения оставили след, который со временем проявится в тяжелой душевной болезни. А тогда она просто хотела проникнуться характером, тонкостями этой роли, особенно в сцене сумасшествия и в момент смерти Жизели. Казалось, ей хотелось постичь – что там, после смерти. «Плачущий дух» – так назвал Аким Волынский образ, который создала Ольга на сцене. Эта лучшая партия в карьере балерины наметила и трагическую линию ее собственной судьбы. Сама она записала в дневнике: «Я не должна, не должна ее танцевать – слишком вживаюсь. Но без танцев – смерть».

В Петрограде на ее спектаклях можно было увидеть Мейерхольда, Осипа Мандельштама. Молодой Шостакович восхищался ею и называл ее Шали, как одну из героинь рассказов Мопассана.

Современники называли ее Красной Жизелью, хотя она никогда не интересовалась ни политикой, ни революцией, была далека от этого. Она в буквальном смысле жила в собственном закрытом мире. «Устала от экономических вопросов, – писала она, – так и не хватит меня, полумертвой, что ли, живу».

Ольга Александровна познакомилась с крупным чиновником Советского правительства Борисом Каплуном, и вскоре они поженились. Она инстинктивно стремилась к сильному спутнику, искала в нем защиты. Странный и трагический роман был спасением для нее как для балерины. Каплун, племянник Урицкого, был одним из тех, кто спас Мариинский театр от закрытия. Спесивцева заболела туберкулезом, и Каплун устроил ее на лечение в Италию. Почувствовав себя немного лучше, она вернулась в Россию, вернулась на притягательную Мариинскую сцену, где ее встретили дружелюбно.

«Нет отопления, в рейтузах и кофтах мы репетируем «Спящую». Остановишься – от тебя пар идет, как от лошади. Моральная подавленность», – писала Спесивцева. В 1923 году она дебютировала в «Лебедином озере», и это был ее последний выход на сцену Мариинского театра. Эту роль она ждала очень долго. После «Лебединого озера» Спесивцева уехала с матерью на лечение и Италию. Ей казалось, что она уезжает ненадолго, а оказалось – навсегда. В Париже для нее возобновили балет «Жизель», который не шел там больше полувека, и запечатлели на кинопленку только первый акт. Можно посмотреть и сцену сумасшествия. Сегодня изменилась эстетика танца, но невозможно не сопереживать этой хрупкой балерине.