Мой бедный ангел (СИ)

Прошел почти целый месяц с того дня, как они прекратили разговаривать. Теперь Майкл и Мэллори виделись от силы один раз в день во время ужина, и то, оба делали вид, что не замечают существования друг друга.

Первую неделю Лэнгдон замечал, что девушка постоянно приходила в главный зал с покрасневшими глазами, словно она недавно плакала, но не смотря на точащее чувство вины, он продолжал это игнорировать. Идти к ней первым он не собирался, пусть на Букингемский дворец хоть небо рухнет. Да и с чего бы вдруг Майклу перед ней оправдываться? Он был таким, каким есть, и рано или поздно, Мэллори придется с этим смириться.

Девушка же, после ссоры едва не разнесла к чертям всю свою спальню, вымещая зло на разбитых канделябрах и разорванных подушках. Однако, это все равно не помогло. Его слова задели Мэллори столь сильно, что ни о чем другом она больше и думать не могла. Девушка почти перестала есть и выходить из комнаты, несмотря на активные уговоры и даже угрозы Коко. За несколько дней Мэллори выплакала себе почти все глаза, в надежде, что, может, хотя бы сегодня Лэнгдон изволит до нее снизойти и поговорить. Его ледяное молчание и отстраненность ранили Мэллори не меньше, чем если бы он оскорблял ее прямо в лицо. Да и по правде, если выбирать между Майклом, что орал на нее, круша мебель, и Майклом, который делал вид, что в упор ее не замечает — она предпочитала первое.

Чем больше проходило времени, тем сильнее Мэллори начинала по нему скучать. Хоть он и жил рядом, и ей ничего не мешало заявиться к нему в комнату в любой момент, Лэнгдон еще никогда не казался ей таким далеким, как сейчас. Особенно тяжко девушке приходилось по ночам. Отчаянно стискивая руками подушку, Мэллори мучилась бессонницей, разрываясь в сомнениях, пойти ли ей сейчас к Майклу или нет. Но каждый раз она так и не могла решиться, опасаясь, что Лэнгдон попросту выставит ее за дверь.

Майкл же, все сильнее уходил в себя и в работу, чтобы поменьше вспоминать о Мэллори, на которую он все еще злился. Стоило признать, без девчонки, что маячила у него перед глазами изо дня в день, его дела в совете министров сразу пошли в гору. Теперь не на что было отвлекаться… Никто не разбрасывал его документы, не лез к нему руками под рубашку, пока он пытался писать речь, не усаживался на стол, требуя к себе внимания. Без нее жизнь стала куда более спокойной и упорядоченной и Лэнгдон пытался убедить себя в том, что так и нужно.

…

— Хотите услышать мое мнение? — с ухмылкой спросил Галлант, сидя в кресле напротив.

— Нет, не хочу, — огрызнулся Майкл, глядя на пламя в камине.

— А я, все же, скажу, — невозмутимо ответил Габриэль, — при всем моем уважении… но вы ведете себя как идиот.

Еще месяц назад за подобные слова в свой адрес, Лэнгдон бы ему уже что-нибудь сломал. Но дурацкая ирония была в том, что с момента, как он прекратил разговаривать с Мэллори, Галлант невольно стал человеком, с которым Майкл был вынужден общаться чаще всего. Через него Лэнгдон узнавал все новости, касаемо подпольной деятельности Гладстона, и был весьма удивлен тем, насколько отчаянно и рьяно Габриэль исполнял свои обязанности перед своим новым начальством.

Майкл не понимал, каким образом, но Галлант понимал его буквально с полуслова, схватывая все налету. Привыкнув к тупицам и тугодумам, Лэнгдону было странно видеть перед собой человека, что хоть и вызывал в нем отвращение, но за счет своего острого ума и проницательности, стоил больше, чем почти все прислужники дьявола, которых он знал. За исключением, разве что, Монтгомери, но даже ее Галланту удалось переплюнуть.

Спустя четыре недели совместной работы, нельзя сказать, что Лэнгдон вдруг проникся симпатией к своему новому слуге, но что-то отдаленно похожее на уважение, все же, появилось в его сознании. Галлант все еще раздражал его до зубного скрежета своей наглостью, манерностью и скабрезными намеками, что он не стеснялся отсыпать в адрес Майкла. И все же, несмотря на все свои недостатки, Габриэль, оказался еще и неплохим собеседником. Поначалу Лэнгдон отказывался слушать его болтовню, что не касалась напрямую их общих дел по Гладстону, но со временем, то ли от скуки, то ли от одиночества, их беседы становились все обширней и иногда даже затягивались до глубокой ночи.

Сейчас же, в вечер двадцать пятого декабря, они сидели в кабинете Лэнгдона перед зажженным камином. Галлант уже закончил со своими отчетами, касаемо премьер-министра и теперь с усмешкой смотрел в кислую физиономию антихриста, что изо дня в день становилась все мрачнее.

— И знаете, почему вы идиот? — продолжал Габриэль, закинув ногу на ногу, — потому что сейчас долбаное рождество, и вместо того, чтобы напиваться, развлекаться и пойти, наконец, трахнуть свою женщину, вы торчите тут со мной. Я бы, конечно, был не прочь, если бы вы все тоже самое сделали вместе со мной, но вы же опять начнете психовать и говорить, чтобы я заткнулся.

Лэнгдон мрачно посмотрел в ухмыляющуюся рожу Галланта.

— Не могу поверить, что я с тобой вообще об этом разговариваю, — тихо сказал он, потирая лоб пальцами.