Мой бедный богатый мужчина

– Вот поэтому и нужно знать больных не только по фамилии, но и по имени-отчеству, – наставительно сказал Розенберг. – У нас в институте профессор был, так он просто зверел, если мы на обходе не знали, как кого зовут. Я в ординатуре когда учился, у нас парень был, армянин, он имена плохо запоминал, и этот профессор так его гонял! А парню вообще не везло. Как только сядет чаю выпить, сразу профессор заходит. Мы, бывало, с Ольгой Алексеевной целый час сидим, Армен в это время пашет как конь, перевязки делает, потом устанет, к нам зайдет, только нальет себе кружку… Сразу – бац, дверь распахивается: «Армен! Как я ни зайду, вы все время едите! Ни черта не делаете! Кто за вас работать будет?» Мы уже потом его к себе за стол пускать перестали, чтобы профессора не приманивать. Вообще у этого профессора всего несколько пунктов было: имя-отчество, которые сутки после операции, анализы наизусть и клизма. Если у больного вдруг один день стула нет и ты ему клизму не назначил, то тебе самому вкатят. – Вспоминая молодость, Розенберг мечтательно улыбнулся. – Так вот, выполняя эти нехитрые требования, можно было легко стать у профессора Дорохова отличником. Ну, Армен и решил исправиться. Взял на дежурство специальную тетрадку, выписал туда все имена-отчества, все анализы, клизмы расписал поголовно, кому надо и кому не надо, и отправился на вечерний телефонный доклад. Он знал все! Про каждого больного. Мог ответить на любой вопрос. А Дорохов спросил: сколько всего на отделении больных? Армен понял, что сопротивление бесполезно, и перевелся в Военно-медицинскую академию. Сейчас уже докторскую защитил. А у Дорохова до сих пор больных бы считал.

– Дорохова я прекрасно знаю, – заметил Колдунов.

Диане стало скучно. Мужчины болтали между собой, будто не замечая ее присутствия. Это даже невежливо, в конце концов!

– Он еще работает? – поинтересовался Розенберг.

– Работает. Да он не такой уж старый, просто рано поседел. Ему лет шестьдесят, наверное. Оперативную активность, конечно, потихоньку сворачивает, зато включился в общественную деятельность. Пропагандирует в массах идею эвтаназии.

Розенберг задумчиво покачал головой:

– Я всегда чувствовал, что с ним что-то не так. Вообще не понимаю, как врач может до такого дойти, это же клятвопреступление. В клятве Гиппократа ясно сказано: никогда, ни при каких обстоятельствах не дам яду, как бы меня об этом ни просили. Или ты тоже за эвтаназию? – спохватился он.

– Нет, конечно! – возмутился Колдунов. – Я вообще считаю, что обсуждать эту тему в тех обстоятельствах, в которых находится наша медицина, не только безнравственно, но просто гнусно! Как можно рассуждать, имеем ли мы право лишать жизни безнадежных больных, когда больше половины этих больных у нас умирают потому, что у них просто нет денег. Не из-за тяжести заболевания, а из-за отсутствия денег на операцию или на химию! Да что там онкологические больные, у нас мрут даже от банальной хирургической патологии типа панкреатита или перфоративной язвы. «Нет средств. Кто за это будет платить?» – говорят наши дорогие администраторы и преспокойно оставляют человека загибаться, точно зная, что вливание альбумина и октреотида спасло бы ему жизнь. Или крови нет для переливания – Господи, сколько раз я это слышал! Нет у человека денег, пусть подыхает, считают наши медицинские чиновники. И ведь ничто у них не дрогнет! Знаешь, сколько я ходатайств написал? Такому-то больному жизненно необходимы следующие препараты… Каждый раз ответ один: лечите по тарифам ОМС, то есть водичка, анальгин и ношпа. Подписав эту резолюцию, чиновники спокойно едут домой пить чай с плюшками и не думают, что только что обрекли ни в чем не повинного человека на смерть. А вооружи их эвтаназией, так они население на корню истребят. – Ян Александрович невесело усмехнулся. – Нет уж, разговоры об эвтаназии возможны только в том обществе, где для излечения человека, независимо от его материального состояния, используются все возможные, все известные в настоящее время науке средства. Только исчерпав весь арсенал, можно сказать: да, больной действительно безнадежен, он очень мучается и хочет умереть, не гуманнее ли будет исполнить его желание?

– Да уж, с нашим-то кривым исполнением законов эвтаназия быстро превратится в массовые убийства онкологических больных, – сказал Розенберг. – Странно, что Дорохов этого не понимает.

– Да все он понимает, просто пиарится. А если серьезно, то сейчас есть вполне приличные обезболивающие, которые могут сделать последние дни больного не такими уж невыносимыми. Помню, давно еще, я только академию окончил, лежал у меня один полковник. Рак у него был жуткий, метастазы везде, где только можно, ну и боли, конечно. Наркотики по обычной схеме его не брали. Ой, Диана, прости, зачем тебе-то такие вещи слушать? – вдруг запоздало спохватился Колдунов.

– Я не боюсь подобных разговоров, – сухо сказала она.