Мой белый

Возвращаясь к глобусу: географичка у нас была помешанная, мы все время рисовали какие-то контурные карты, и единственным светлым воспоминанием оказался момент, когда мой сосед по парте нарисовал член в границах Южной Америки. Я так смеялась, что меня выгнали за дверь, но мне это понравилось. И все последующие уроки мы с упоением рисовали все самое неприличное. Особенно хорошо мне давалась Африка.

Африка – это там, где жарко, где слоны, обезьяны, мальчики с вывернутыми наизнанку ладонями. Нет. То есть в моей Африке всего этого нет. Поначалу меня даже настигло разочарование и обида: в детских книжках, пользуясь моей неосведомленностью и тройкой по географии, меня обманывали как последнюю дуру. Потому что Африка – это там, где мы были вместе. Мысленно я всю жизнь крутила этот глобус и везде хотела побывать с тобой.

Возможно, нужно было остановиться?

Меня не научили этому на географии.

Мы видели с тобой одновременно так много и так мало мира.

Простудилась тут и вспомнила, как ты впервые поцеловала меня. Ты ходила без шапки, заболела, и я пришла тебя лечить – это был предлог, повод, потому что вряд ли я могла бы сделать для тебя больше, чем заварить чаю с медом. На следующий день на губе выскочила простуда. До сих пор я считала, что у меня полная резистентность к этому – я целовала и других с простудой, но с тобой-то вышло не так. Я смотрела на себя в зеркало, и мне ужасно нравилось, что у нас теперь есть что-то общее. В том, что ты заразила меня, было что-то интимное, близкое, семейное. Я была инфицирована тобой в сердце, что уж удивляться какой-то простуде. Когда открываешь кому-то шлюзы, всякая резистентность проходит и вас начинает объединять инфекция.

Ты тогда посмеялась над тем, что у меня всему есть диагноз.

Всему, кроме того, что случилось с нами потом».

Глава 40

Балки сзади

«Самое лучшее утро, Вера, начиналось с твоего звонка. Слышать любимый голос с утра до вечера – а дальше хоть трава не расти, а дальше я старалась держать себя в руках, а дальше я просто сходила с ума, потому что еще никогда не была настолько счастлива.

Наверное, самая страшная болезнь – это пустота Альцгеймера, когда ты забываешь все, что было дорого. Воспоминаниями можно жить, их можно раскатывать пластилином, ими можно дышать, потому что воспоминания – это не только образы, не только встроенный просмотровый режим, это кнопка «плей» на запахи, от которых меня бросает в жар, на ощущения в кончиках пальцев, которые помнят грифельную текстуру карандаша, которым я рисовала тебя по утрам в своем блокноте.

Сегодня дождит, а на площади Тверской заставы снова пробка минут на тридцать. Светофор очень несправедлив: он дает пятиминутку съезду с Ленинградки и тридцать секунд с Грузинского Вала; «восемнадцатый» троллейбус затих и погрузился в сон. Моя маникюрша считает, что главное – это сообщать судьбе о своих намерениях, мол, говорить ей почаще: «Двери – там, где я». И тогда – все двери открыты. Люди находят разные способы поверить в чудо. Я скороговоркой произнесла: «Пробок нет, где я», но это не помогло. Видимо, я недостаточно сильна в импровизациях.

Пока стоим, вспомнила: утро, начало осени, видимо, я вытираюсь твоим полотенцем, оно так потрясающе пахнет, и тут к ногам падает огромный шмель. Черный от воды, он тяжело плывет в направлении слива, но застревает в нем – он толще решета для воды. Скорее всего, прицепился к полотенцу во время сушки на балконе, но где он был несколько минут назад? За завтраком я демонстрирую тебе шмеля, а ты брезгливо морщишься, и такое хорошее, черт возьми, утро.

Ты знаешь, я просто вспоминаю, что мне в нас нравилось – нравилось быть счастливой. Нравилось, когда у нас была цель или совместный план, когда мы касались друг друга плечами; когда кто-то сразу понимал, что мы любовницы; когда гладила тебя по волосам; когда мы бездельничали, когда ветер дул в мою сторону твоим запахом; когда наша дочь говорила: «Я скажу тебе секрет, только Вере не рассказывай», и это был секрет о том, что надо подарить тебе цветочек; когда кто-то спрашивал меня, где ты; когда нас путали по телефону – постоянно; когда мне говорили: ты сейчас паузу сделала, совсем как Вера; когда нагло пялилась на твою грудь; когда ты босиком, и я смотрела на твои пальцы; когда можно было проснуться среди ночи, чтобы увидеть, как ты спишь; когда я вдруг получала твое сообщение с работы: «Ну что там?» И я отвечала: «Холодно».

Кто-то не выдержал и начал сигналить. Я вспомнила, как очень давно, совсем давно, мы впервые ехали куда-то в машине. Ты за рулем – такая легкая и красивая, что у меня кружилась голова, температура была, как у собаки – чистокровна и высока. Мы скользили по неровным и холмистым улочкам Москвы, где только дворники да тихие листья, по громким шустрым трассам с винтажными и ультрамодными заголовками магазинов, витрины контрастно мелькали у меня перед глазами: глаза слезятся, и я зажмуриваюсь от наслаждения. Вверх-вниз, вверх-вниз.