Мой Бердяев

Личность Бердяева отвечала гностическому канону: стремление к ноуменальному знанию в нем естественно сочеталось с «ненавистью к плоти» (Е. Герцык), с волей к дематериализации мира. Острый интерес Бердяева к учениям неогностическим – теософии и особенно антропософии – был притяжением к явлениям родственным. Р. Штейнера Бердяев называл «замечательнейшим современным теософом – оккультистом»[482], в 1913 году был слушателем гельсингфорских лекций о Бхагават – Гите и обсуждал феномен Доктора едва ли не во всех своих книгах. Моя гипотеза заключается в том, что бердяевский гностицизм сформировался под сильным влиянием гносеологии раннего Штейнера, если и не был копией этой последней с точностью до терминологии. Подробно это предположение мною обосновано в предшествующих главах данного раздела, так что здесь я не стану прибегать к цитатам и подробным доказательствам. В 1880-е годы начинающий философ Штейнер задался той же самой целью, что и русские мыслители «Серебряного века» – целью пресечь дурно – бесконечную цепь неокантианских учений дерзким выступлением против самого кантовского феноменализма. Быть может, Бердяев задумался о возможности «мистического реализма» – знания сущностного, познакомившись с проектом как раз Штейнера. Об этом говорит и название книги Бердяева 1911 г.: бердяевская «Философия свободы» прочитывается как реплика в адрес «Философии свободы» Штейнера (1894 г.), содержащая при этом множество заимствований из последней.

Однако творческий гнозис Бердяева всё же в своем истоке, а также в методе принципиально отличался от гётеанства Штейнера. От Канта Штейнер хотел оторваться, переориентировав свою гносеологию с позитивного естествознания (восходящего к Ньютону) на науку гётевского типа: Гёте, как известно, отвергал инструментальный опыт Ньютона, взамен него выдвигая медитативное наблюдение природных явлений[483]. Гносеология Штейнера изложена им в книгах «Очерк теории познания гётевского мировоззрения» (1886 г.), «Истина и наука» (1891 г.) и «Философия свободы». Бердяев знал их все и с особенным пристрастием относился к «Философии свободы» – главному до – теософскому сочинению Штейнера.

Ранние работы Штейнера выдержаны в традиционном гносеологическом дискурсе. В акте познания им выделены стадии восприятия «непосредственно данного образа мира» и последующего мышления с помощью «понятий и идей», – тем самым ставится привычный для неокантианцев вопрос о возможности проникновения познающего субъекта в объект. Штейнер пока еще открыто не обращается к вещам сверхъестественным и не пользуется языком теософии. Учение молодого Штейнера – это философская гносеология, а не оккультизм. Однако даром сверхъестественного восприятия – гностического ви́дения Штейнер, по его признанию, обладал с детства, и в основе «Философии свободы» на самом деле лежит опыт оккультный, а не позитивный. – До – теософскую гносеологию Штейнера обосновывает следующее метафизическое представление. Штейнер признавал особенную реальность идей вещей, однако был в этом отношении не платоником, но нового типа перипатетиком. Вместе с Аристотелем настаивая на присутствии идей исключительно в самих вещах (а не в «занебесном» мире, как утверждал Платон), Штейнер сверх того полагал, что своё актуальное существование идеи полу чают только в человеческом мышлении. Кого – то может шокировать то, что Доктор, идентифицируя свою карму, признавал себя реинкарнацией Аристотеля. Однако я использую данное обстоятельство для исследования его ранней гносеологии: «Аристотель», живший после Канта, не мог элиминировать из учения об идеях фактора познающего субъекта. Этот последний, по Штейнеру, окружен миром идей, который Штейнер представлял в виде единого организма «мировых мыслей». Стоит ли особо доказывать, что Штейнеров «Логос» очень похож на «Софию» Соловьёва, а также на «Вселенскую Церковь» гносеологии Бердяева! Если субъект находится вне духовного Космоса, то для него недостижимо абсолютное – ноуменальное познание мирового всеединства.

Так вот, согласно Штейнеру, познающий субъект способен своим разумом воспринимать «мировые мысли» – аристотелевские идеи познаваемых предметов – в точности так же, как он глазами воспринимает форму вещей, а, скажем, слухом – их звучание. Те мысли о предмете, которые возникают в сознании познающего, утверждает Штейнер, отнюдь не произвольные продукты его субъективности, но суть сами предметные идеи, улавливаемые познающим при восприятии предмета. Понятно, что речь идет о встрече в духовном мире – дух человека сливается с духом же, с идеей предмета. Такое познание имеет творческий характер, и это вызывало особенное восхищение Бердяева.