Мой Бердяев

Метафизически, Бердяев исходит из идеи изоморфности человека миру, – идеи микро – и макрокосма. Человек и мир таинственно сопряжены, и всё, что происходит в человеке, воспроизводится в универсуме. В результате гипотетического перемещения человеческого бытия вовнутрь субъекта и оживления его творческой – духовной активности, происходит, как сказано в книге «Я и мир объектов», «угасание» объективированного мира (с. 265 указ. изд.), «расплавление» и «исчезновение» природного порядка «от совершенных творческих актов» (с. 293 – 294). Соответственно время «угасает» (с. 288), «детерминация и причинность» исчезают (с. 288) и упраздняется смерть, которая «существует лишь в мире объектов» (с. 315). Творческие акты, согласно концепции книги «Я и мир объектов», диалогизированы: встреча «я» с «ты» происходит не только в межличностном общении, но и в творческом познании природы. Персоналистическая революция в том, в частности, и заключается, что не только субъект – субъектное отношение, но и познание в видимости внеположных «я» предметов приобретает «брачный характер». Потому вообще во всех «встречах», ситуациях «общения» объектный мир «угасает в вечности» (с. 316). Опыт индивида мистически распространяется на весь мир. Творческая деятельность отдельных людей преобразит и порядок во Вселенной – объективация уступит место внутричеловеческому духовному существованию: «Мир объективации может быть разрушен творческим усилием человека». Так кончается книга 1937 г. «Дух и реальность» (указ. изд., с. 461). Отношения «я – ты» вытесняют субъект – объектное отношение «я – оно»; множество пересекающихся «я – ты» связей образуют духовный универсум – Церковь. Бог, согласно Бердяеву, действующий через Христа во всех творческих деяниях людей, оказывается «во всём». Потому творческие усилия человека в принципе устремлены к Концу, предсказанном у Апокалипсисом, – к явлению Царства Божия, Нового Иерусалима.

Бердяев как бы наглядно изображает «развоплощение» мира под действием человеческого творчества: мир «расплавляется» и исчезает, как весной снежный сугроб. И в нашем профанном эвклидовом уме встает вопрос: что же все – таки он имеет в виду – «революцию» ли в человеческом сознании или «одухотворение», утончение и опрозрачнивание материальной действительности? Во втором случае творчество оказывается некоей невиданной теургией – аналогом той веры, которая, по Шестову (и Евангелию!) может сдвигать с места горы. Но такой вопрос сам Бердяев счел бы некорректно поставленным: ведь «мир объективации» – это лишь плод аберрации сознания, на самом же деле его нет. Потому речь в действительности у Бердяева идет о коренном изменении человеческого сознания: исчезновение мира объектов «прежде всего предполагает изменение сознания, ибо как раз ложная направленность сознания создала мир призрачный» (там же). И новый мир – мир духовный – также порождается человеком – его творчеством. Человек потому властвует над этим миром, – так что в нем нет насилия необходимости и личность свободна. Новый мир нельзя назвать объективным, однако он – достояние не индивида, а новой же людской общности, нового органического человеческого единства, члены коего соединены духовными «я – ты» связями. Только в этом единстве – во Вселенской Церкви – будет достигнут «смысл человеческого существования», который требует освобождения человека от власти мира и подчинения лишь «живому Богу»[236]. Это конечная цель духовной революции по Бердяеву. И она требует очень «большого» – эпохального времени, типа того, которым оперирует Штейнер. О том, что, на мой взгляд, к мысли о выступании человека в духовный мир в результате преображения его природы Бердяев пришел под влиянием Штейнера, многое здесь было сказано раньше.