Мой Бердяев

Присутствие в философской идее Бердяева интуиций оккультиста Штейнера неслучайно, философия Серебряного века и ее основоположника Вл. Соловьёва – не совсем «философия» в классическом смысле этого слова. Русская мысль восстала против гносеологической тенденции, возобладавшей в западной философии во второй половине XIX века, противопоставив ей ориентацию на бытие как таковое. Непознаваемая вещь-в-себе Канта сделалась «Золотым Руном» русских «аргонавтов», философских наследников Соловьёва. Сам Соловьёв позиционировал себя как тайнозрителя Софии Премудрости Божией, сподобившегося высочайшего откровения – мистического видения единого универсума, явленного ему как лик Софии («Три свидания»). Кантовский агностицизм, в глазах русских мыслителей, был упразднен «свободной теософией» Соловьёва, проложившей новый путь к последней тайне бытия, – путь в обход столбовой дороги неокантианства и позитивизма.

Но буквально того же искал и молодой Р. Штейнер. «Современная философия страдает нездоровой верой в Канта. Настоящий труд пусть будет способствовать преодолению этой веры»: слова ли это Бердяева из «Философии свободы» или П. Флоренского – автора книги «Столп и утверждение Истины»? Нет, это начало предисловия к труду Штейнера «Истина и наука» (1891 г.)[253], прологу к его «Философии свободы» (1893 г.). Штейнер отстаивал возможность постижения «первоосновы вещей» поначалу в рамках дискурса философского, прибегая к понятию интеллектуальной интуиции, привычной для немецкого идеализма. Однако, как он утверждал, от природы ему была дана способность к ясновидению – восприятию существ духовного мира. И чуть позже гносеологическая проблема получила у него самобытную – уже не философскую постановку. После трудов, вполне вписывающихся в контекст послекантовской философии (это «Очерк теории познания Гётевского мировоззрения» (середина 1880-x годов), «Истина и наука», «Философия свободы»), на свет появляется труд «Как достигнуть познаний высших миров?» (1905 г.), который Бердяев считал «лучшей книгой Штейнера»[254]. В ней уже намечены основы тайноведения и путь к посвящению, которое и обеспечит «познание высших миров». В самом начале ХХ века Штейнер нашел для себя среду где были оценены его сверхъестественные устремления: он вступил в Теософское общество, а также – немного позднее – в ложу «Великий Восток» т. наз. Мемфис – Мизраим масонства, где наиболее продвинутым адептам обещалось обретение несомненного «свидетельства бессмертия человека»[255]. Его «духовные исследования» набирали силу, восполняя «древнюю мудрость» теософов. Последнюю Штейнер разовьёт в собственное учение о человеке и духовной эволюции мира, которое назовет антропософией.

Итак, «нездоровой вере в Канта» Штейнер противопоставил антропософский путь познания – специфический медитативный тренинг, призванный обновить человеческую природу, а затем жизнь и культуру. В 1913 году им было основано международное Антропософское общество, куда вступило немало русских; вокруг Общества возникло широкое антропософское движение. Антропософией увлеклись близкие друзья Бердяева – Андрей Белый, Евгения Герцык; к антропософскому посвящению рвался Вяч. Иванов; в 1908 году со Штейнером познакомились супруги Мережковские и т. д. Философскую культуру Серебряного века молниями пронизали тайные антропософские истины. Бердяев, со свойственным ему прекрасным историко – философским чутьем, очень рано заявил, что «в русской философии совершается переход от отвлеченного идеализма к идеализму конкретному»[256]. Но конкретный идеализм в любом его изводе есть эвфемизм для воззрения оккультного характера. Попытаемся осмыслить очень противоречивое отношение Бердяева к Штейнеру и антропософии, – это притяжение – отталкивание, любовь – ненависть, союз – конфликт.

2. Гносеология раннего Штейнера

а) Штейнер и Гёте