Мои больные (сборник)

Прошло 6 лет. В Окружном госпитале в Куйбышеве мне пришлось консультировать офицера, госпитализированного с целью освидетельствования перед увольнением из армии. Он болел хроническим миелолейкозом. Диагноз сомнений не вызывал: в его пользу свидетельствовали картина крови и костного мозга (лейкоцитоз, гиперплазия белого ростка без лейкемического провала), увеличение печени и селезенки, похудание). Тем не менее, самочувствие его оставалось удовлетворительным.

Внезапно, днем, во сне, у него возникла картина инсульта. Паралич движений, арефлексия, утрата контакта с окружающими. Это возможно при хроническом миелолейкозе за счет поражения мозга лейкемоидной тканью. Происходит своеобразный «десант» этой ткани. Возникает состояние, аналогичное по последствиям и сходное с сосудистым инсультом. Я осматривал больного неоднократно и обратил внимание на то, что взгляд его глаз оставался совершенно осознанным. Казалось, что не только я на него смотрю, но и он смотрит на меня. Его консультировали и гематолог, и невропатолог, ему ставили капельницы. Невропатолог не мог дать объяснения тому, что я про себя называл «глазами инсульта». Спустя двое суток больной скончался. Перед этим взгляд его утратил кажущийся осознанным характер. Глаза потускнели, и их закрыли, как это обычно делается умершим.

На секции диагноз основного заболевания был подтвержден, а в головном мозге выявлен очаг лейкемоидной ткани.

Скоротечная чахотка

Мы думаем, что жизнь кругла и сочна,

как яблоко, на самом деле она тонка,

как его кожица.

(Авт.)

В 1944-м году (мне тогда было 11 лет) отец взял меня в туберкулезный санаторий, который размещался в усадьбе «Болдино» в Горьковской области. Мы должны были навестить маму, уже 2 года болевшую туберкулезом. Все это время она лечилась в Областной туберкулезной больнице в Москве, на ул. Новая Божедомка. Шла война. Тогда было много калек, инвалидов и больных.

Усадьба, где размещался санаторий, представлялась особняком с высокими колоннами и флигелями по краям. Она очень напоминала пушкинское Болдино, известное по картинам и литографиям той поры. Я и сейчас думаю, что это Болдино было пушкинским. Помните его «Болдинскую осень»?

К нашему приезду маме стало легче. Она ходила в пуховом платке, часто кашляла и всякий раз сплевывала мокроту в специальную баночку с завинчивающейся крышкой. Кровохарканья не было. Нам разрешили, и мы вышли с мамой в громадный парк и гуляли там целый час.

В самом особняке имелась широкая красивая парадная лестница. По ней и в холлах медленно, как тени, ходили больные, одинаково бледные и худые, в одинаковых серых халатах. Когда они проходили мимо нас, то улыбались и почему-то хвалили меня за то, что я не забываю свою маму.

Неожиданно к нам быстрой походкой подошла девушка. Глаза ее были влажные, щеки румяные, почти пунцовые. Она оживленно заговорила с мамой, расспросила меня о Москве, об успехах в школе. Много смеялась. Девушка была прекрасна и совершенно не похожа на окружавших нас больных. Казалось, что ей жарко. Поговорив с нами, она также быстро покинула нас, сказав, что идет на процедуру.

Мы все трое еще посидели вместе на скамейке, но объявили, что отца и меня уже ждут в автобусе, который отвезет нас в Москву.

Прошел год, и как-то мама с грустью сообщила мне, что девушка, с которой мы встретились в санатории, умерла. У нее был инфильтративный туберкулез с распадом, быстро перешедший в чахотку. Умерла от легочного кровотечения. Мне подумалось тогда, что прекрасную птицу подстрелили на взлете. Мама пережила ее на 1,5 года.

СПИД?

В 1987-м году в нашу клинику госпитализировали молодого человека, 23-х лет. Он пришел в палату вместе с матерью. Жаловался на сильную слабость, головную боль, озноб. Было известно, что он только что окончил Саратовский университет и накануне ездил на соревнования в Венгрию.

Обследование предположительно говорило о сепсисе. Лихорадка, появление желтухи, гематурия, а главное, прогрессирующее поражение головного мозга за две недели совершенно изменили пациента. Он переставал узнавать врачей, соседей по палате, даже свою мать, общался охотно только со своей молодой женой, с которой расписался за неделю до госпитализации к нам.

Мать его постоянно твердила, что он заразился СПИДом, будучи в Венгрии и посещая там злачные места. Ни я, ни зав. отделением М.Н.Костюнина, ничего определенного об этом заболевании не знали. Инфекционист не имел лабораторных возможностей подтвердить или исключить этот диагноз.

Симптоматика нарастала, мозговые нарушения прогрессировали до степени распада личности. Больной перестал узнавать и свою жену. Наконец, наступила кома, и больной умер. Диагноз оставался неясным. Исследования на сифилис дали отрицательный результат. В крови микробы не высеялись. Пришлось думать о сепсисе или о неизвестной нам злокачественной нейроинфекции. Секции не было.