Мой брат – Че

Первая лобовая атака произошла 4 марта 1960 года. Ее цель? «La Couvre», французское судно, стоявшее на якоре в порту Гаваны и перевозившее бельгийские боеприпасы из Антверпена. Взрыв привел к гибели семидесяти шести ни в чем не повинных людей. Фидель увидел в этом работу ЦРУ. И он осудил Соединенные Штаты. Поэтому были объявлены военные действия между сверхдержавой и крошечным беззащитным островом. Перед бегством Батиста опустошил Национальный банк Кубы (BNC) и перевел 424 миллиона долларов в американские банки, и эта сумма так никогда и не была возвращена кубинскому народу. Казна страны стала совершенно пустой. Управляемый Эрнесто BNC сделал заявку на получение кредита для поддержания кубинской валюты. Заявка была отклонена Советом национальной безопасности США. Затем Фидель решил ускорить земельную реформу и провести социальные мероприятия. Он национализировал собственность в 420 га для перераспределения ее между крестьянами, арендаторами и безземельными. Он также национализировал все иностранные активы и экспроприировал американские компании. С этого момента правительство Дуайта Эйзенхауэра не прекращало мешать развитию кубинской революции. Оно приняло ответные экономические меры, начиная с резкого сокращения импорта кубинского сахара, потом оно перешло к частичному эмбарго в октябре 1960 года и, наконец, к полному эмбарго в феврале 1962 года. При этом сахар всегда имел ключевое значение для кубинской экономики.

В августе 1961 года Че провел анализ ситуации в статье, опубликованной в журнале министерства промышленности (он больше не существует):

Естественно, нет никакой военной силы, способной помешать североамериканцам в Южной Америке; но что их беспокоит, так это внезапное появление народной власти и возможности того, что эта власть приобретет такую силу, что она сможет себе позволить, как в случае с Кубой, бросить вызов их приказам и осуществлять экономическую и социальную политику, в которых США потеряет контроль; по логике вещей они не допустят внешнюю политику, которая была бы за пределами их контроля. Именно поэтому империалисты ищут новых союзников, новые опоры, не отказываясь при этом от старых методов экономического и политического господства.

Союз американского империализма с местной буржуазией в экономической сфере означает, что «новые» методы эксплуатации латиноамериканских народов состоят в перемещении национальных капиталов, связанных с землей, в пользу отраслей промышленности, подчиненных Соединенным Штатам, или в замене импортных товаров товарами отечественными, но полностью зависящими от североамериканских технологий и сырья.

Существует и другая формула, согласно которой национальная буржуазия вступает в союз с иностранным капиталом, и вместе они создают в нужной стране новые отрасли промышленности, дают этим отраслям налоговые преференции, позволяющие полностью исключить технологии других империалистических стран, а полученная таким образом прибыль может потом выводиться из страны под защитой благоприятных торговых правил и регламентов.

С помощью этой системы эксплуатации, новой и более умной, страна-«националист» берет на себя ответственность за защиту интересов Соединенных Штатов, утверждает льготные тарифы для получения дополнительной прибыли. Естественно, цены продажи товаров, не связанные с их качеством, устанавливаются монополиями.

У Фиделя Кастро не было иной альтернативы, кроме как подписать торговое соглашение с Советским Союзом. Кубе был нужен союзник. Соединенные Штаты отказывались от любых предложений. Дипломатические отношения между двумя странами были окончательно разорваны. Эрнесто стал министром промышленности. Он упорно работал в похожем на монастырскую келью офисе здания, который журналист Рохелио Гарсиа Лупо описал позднее так: «Его офис находился в четырнадцатиэтажном еще строящемся здании […] Стены там были из грубого бетона, и наша встреча проходила в атмосфере близости, которая могла быть объяснена в разгар столь опасной политической ситуации лишь доверием, которое испытывал Че к имени Титы Инфанте, едва оно было произнесено ее братом Карлосом Инфанте. Я почти все забыл о самой встрече, но я помню мате, переходившее из рук Гевары в руки Карлоса, и карту Аргентинской Республики, украшавшую одну из голых стен, стен совсем без отделки, стен, готовых рухнуть, которые так трудно себе представить в качестве повседневной обстановки» [46]. Рутина, бюрократия и душная атмосфера, в которой он вынужден был продолжать делать революцию, – все это, казалось, давило на Эрнесто. Во время официального визита в Алжир в 1963 году [47] он написал моей тете Беатрис: «Из Фив, первой столицы мечты, приветствие тебе от поэта, который не пишет стихов и стал достойным бюрократом с представительным животом и такими сидячими привычками, что он даже передвигается, стремясь лишь к своим тапочкам и детям».