Мой брат Сэм: Дневник американского мальчика

— Принципы, Сэм? Возможно, ты знаешь, что такое принципы, а я знаю, что такое война! Тебе приходилось видеть друга, который лежит в траве с наполовину снесенным черепом и вытекающими из него мозгами? А ты смотрел когда-нибудь в глаза человека, у которого рассечено горло? Он знает, что через несколько минут умрет, он пытается молить о пощаде, но не может — ведь у него перерезано горло. А слышал ли ты, как жутко кричит человек, когда штык вонзается ему в спину? Я слышал, Сэм, я слышал. Я был в Луисбурге за год до твоего рождения. О! То была великая победа. Они праздновали ее и жгли костры по всем колониями. А я нес тело моего лучшего друга его матери — зашитое в мешок. Ты так хочешь вернуться домой? Ты хочешь, чтобы однажды утром я услышал, как у ворот останавливается повозка, и, выйдя за порог, нашел бы тебя — окостеневшего и окровавленного, с пустым взглядом, обращенным к небу? Сэм, это того не стоит. А теперь снимай мундир и возвращайся к своим занятиям.

— Я не стану, отец.

Они замолчали. Это было ужасно. Сердце колотилось у меня в груди, я едва дышал.

— Сэм, я приказываю тебе.

— Вы больше не можете приказывать мне, отец. Я мужчина.

— Мужчина? Ты мальчик, Сэм, мальчик, наряженный в яркое солдатское платье. — Как же горько прозвучали его слова.

— Отец…

— Ступай, Сэм! Ступай! Уйди с глаз моих! Мне невыносимо смотреть на тебя в этом отвратительном мундире. Убирайся! И не возвращайся, пока не оденешься как мой сын, а не как чужой!

— Отец…

— Ступай, Сэм!

Раздался шум. Отец дышал так, как будто только что взобрался на гору. Затем хлопнула дверь. Я испугался, что отец поднимется, и начал взбираться по приставной лесенке наверх. Но затем до меня донеслись какие-то странные звуки, которые я никогда не слышал раньше. Они привели меня в замешательство. Снова соскользнув на ступеньки, я начал осторожно и медленно спускаться вниз. Спустившись на пару ступенек, я заглянул в пивной зал. Голова отца лежала на столе — он плакал. За всю свою жизнь я никогда не видел отца плачущим. Я понял: наступают плохие времена.

Глава 2

Отец был крещен Элифалетом, но все называли его Лайф. Мою маму звали Сюзанна. Отец родился в Реддинге, где была наша таверна, а мама — в Нью-Йорке. Она приходилась отцу кузиной, и ее братья, Плэтты (девичья фамилия матери была Плэтт), все еще жили в Нью-Йорке. Я их никогда не встречал, но каждый год, когда отец ездил в Верплэнкс-Пойнт, чтобы продать скот и купить запасы для магазина, он останавливался у них и узнавал последние новости.

По сравнению с такими местами, как Нью-Хейвен, Реддинг был небольшим городом — хотя, по правде сказать, Нью-Хейвена я никогда не видел. Единственный крупным городом, где я бывал, — это Фэрфилд, куда я иногда ездил с отцом и Сэмом, чтобы купить сахар или ром, которые привозили с Барбадоса на больших кораблях. В Фэрфилде жили тысячи людей, по крайней мере, так казалось, а в Реддинге всего только несколько сотен.

Реддинг делился на две части — Центральный Реддинг и Реддинг-Ридж, в котором мы жили. Наша таверна находилась на пересечении дороги Денбери — Фэрфилд с Кросс-Хайуэй. Через дорогу от нас были церковь и кладбище. Около церкви, на другой стороне Кросс-Хайуэй, лежало голое поле, где проходили строевую подготовку английские солдаты. По соседству с нами находился дом Беттсов, а чуть дальше была разбросана дюжина других домов — Сэнфордов, Роджеров, мистера Херона и других. Наша таверна выглядела бедновато и была крыта гонтом, а дома побогаче, к примеру мистера Херона, были обшиты гладкими белыми досками.

Церковь в Реддинг-Ридже — англиканская, то есть английская — в Англии все ходят в такие, или, по крайней мере, должны ходить. У нас в Коннектикуте была свобода вероисповедания, так что можно было выбрать церковь по желанию — если ты, конечно, не папист[15]. Но едва ли в Коннектикуте можно найти паписта. В Центральном Реддинге была пресвитерианская церковь, поэтому пресвитерианцы строили свои дома там, а англиканцы — здесь, в Ридже.