Мой Чукотский дневник

Впереди горизонт безукоризненно чист. Под ногами тяжелыми стальными легкими дышат машины, глухо сотрясая весь корпус корабля. Палуба, словно цыганский табор в нагромождении машин, тракторов, саней, телег; раскинуты палатки. Пестреют у борта загорелые обнаженные по пояс тела, красные повязки на голове, полотенца, зеленые майки, просто наброшенные на голову от солнца. Шум, плеск льющейся из кранов воды, стук домино и шлепанье карт; плач детей и звон кухонной посуды, шлепанье консервных банок, летящих за борт за ненадобностью; разноязычный говор, собачий визг – все сливается в музыку табора. За бортом на белой полосе, шипящей вспоротым носом корабля волны, бежит черная тень корабельных надстроек.

Далеко позади остался ночной Владивосток, рейд, сверкающий бесчисленным множеством огней и последний, в подернутой рябью воде, дрожащий под ветром, свет причала. Маленькая кучка людей на перроне – высокая стройная фигура военного в белом кителе, девушка в пестром оранжевом платье, две – три фигуры в черном, выхваченные из тьмы прожектором «Витебска». И с первым движением парохода – строгие и стройные звуки мелодии, ставшей родной за долгие годы службы:

«Вот солдаты идут
По степи опаленной…»

Что – то сжалось под сердцем, и вспомнилась другая фигурка девушки в черном, стройная и хрупкая на зеленом поле аэродрома.

За кормой парохода дрожал в черной, масляной словно нефть воде, Владивостокский рейд. От его огней по воде масляным блеском протянулись к пароходу, будто щупальцы гигантского спрута, дрожащие световые полосы. Особенно одна, ярко – рубиновая, дрожит на зыби волны и переливается алыми блестками, вскипая далеко у берега рубиновой пеной прибоя. Вот справа от корабля замигал, нервно захлебываясь в ослепительном приказе, сигнальный прожектор. В ответ засигналил прожектор парохода, четко выписывая световыми тире и точками слово «Витебск».

Над головой полощется на ветру алый государственный флаг с серпом и молотом и звездочкой в левом верхнем углу. По его полю бегут черные живые тени, чуть-чуть дрожит, напрягаясь, белый короткий флагшток. Слева от парохода отстает медленно, словно нехотя, маленький буксир, исчезая постепенно за горизонтом.

Впереди безбрежное море в белых барашках и далекий ровный горизонт. Вероятно, мы уже входим в пролив Лаперуза. По времени до Сахалинского порта Корсаков осталось шесть часов; на палубе зной, в тени нет ни клочка свободного места – все живое прячется в тень. Под полдневным ярким солнцем море стало ярко – синим. На носу корабля на синей груди волны с глухим ревом, кипя и пенясь в бессильной ярости, словно дикий зверь, прыгает пушистый белый бурун, рассыпаясь тучей ослепительных сверкающих брызг.

Куда ни глянь, везде безбрежный синий морской простор с ровной линией горизонта. Понемногу темнеет, над морем опускается ночь. По – прежнему шумят вспененные кораблем волны. Море, как черный бархат и еще видны белые барашки волн у самого борта. Корабль, плавно покачиваясь, медленно чертит небосвод темными силуэтами мачт. Лежа на спине, смотрю на бесчисленные звезды, усеявшие потемневшую чашу небосвода. Непривычно низко над горизонтом повисло созвездие Большой Медведицы.

Смотрю на черные силуэты мачт и оттого, что корабль качает, кажется, словно медленно и плавно раскачивается свод неба с бесчисленными блестками звезд, колыхаясь над кораблем своей необозримой звездной громадой и от этого рождается ощущение своей ничтожности в безбрежном море, под огромным звездным куполом. Ночь теплая, южная.

Телу не хочется спускаться вниз в душный трюм. Тихий шум моря и плеск волн за бортом навевает далекие, но все еще милые воспоминания.

Я поеду туда, там ждёт меня любовь и мечта. Но это ещё не всё. Я должен увидеть Нинель. Ищу адрес – улица Бонифратора. Ищу улицу и дом. Вхожу, дверь открывает строгая женщина. Минутное замешательство, она приглашает меня войти. Я вхожу. Первый вопрос: «Где же ваша Неля»?

– А она уже не моя. Неля вышла замуж.

– Покажите мне её комнату. Приглашает меня войти.

Вхожу. Вижу знакомый по письмам сосуд в форме женщины, понимаю, что это моё прощание с Нинелью.

– Простите, я не знал, извините. Ухожу непринятый, едва терпимый. Вот почему она прервала наш «роман в письмах», перестала писать и прислала мне свои старые письма, которые я получал, завершая работу над дипломным проектом. После этого визита в её дом, улицы Львова казались мне чем – то нереальным, непонятным.

Брожу без мысли о том, что делать завтра. После моего визита к матери Нинели, оригинальность Львова и его обычаев потеряли свою привлекательность.

28 августа. От палубных надстроек полдневное солнце бросает на палубу резкие черные тени. За бортом парохода ласково и спокойно плещется нежно – зеленое море, чуть веет свежий ветерок. «Витебск» стоит у причала Сахалинского порта «Корсаков»; вдали в голубой дымке уходят к выходу из бухты скалистые берега Южного Сахалина, причалы порта с кранами, портовые постройки, окраины города.