Мой Дантес

– Так Софья Матвеевна сама о том сообщила, обязав Егорушку и после ее смерти выплачивать долю с конторы, но уже тебе. Должно быть, собиралась открыть перед наследницей карты, да, слава Богу, не успела. Представляю, чтобы ты пережила, узнав всю правду о махинациях лично от нее. Вдова ведь скоропостижно скончалась, во сне, верно?

Печально кивнув, я взяла со стола замшевый мешочек и побрела в комнату, но на полпути неожиданно остановилась, повернулась к деду и тоскливо спросила:

– А как же Никита?

– Ах, да! – спохватился старик. – Никита… Наверное, он действительно любил тебя, девочка. Но Егорушка и его к рукам прибрал. Именно он ссудил Никиту деньгами, когда дела у того пошли наперекосяк. Но не под проценты, а с условием, что твой муж поможет достать медальон. Он ведь действительно стоит больше, чем все содержимое шкатулки. Но не как историческая ценность, а как ключ к важным документам. Ну, а дальше… Не сумев добыть требуемое и поняв, что вляпался, Никита запил да обозлился. Попытался откупиться процентами, но Егорушка их не принял и придумал новую повинность. Свел твоего мужа с Галиной, обязав сбыть драгоценности, хранившиеся в шкатулке Вдовы. Именно твой Никита возил Кольцову по антикварным магазинам, выполняя роль шофера. Тебе же на презентации подсунули Моравского, понадеявшись, что тот сможет заинтересовать сдвинувшуюся на Дантесе Лизу своими изысканиями и вынудит показать медальон. Но ты не поддалась, тогда и возобновили угрозы.

– А портмоне?

– Ничего о нем не знаю. Но думаю, что намеренно подкинули, решив в конец запутать тебя, напугать и заставить подозревать мужа. Кто ж мог предположить, что, сдрейфив, ты не только не отдашь медальон, но и рванешь с ним неведомо куда. Ох, Лиза, Лиза, знала б ты, что пережили родители за эти дни. Да и следакам ты жару дала, с ног сбились тебя разыскивая.

– Ясно, – пробормотала я и толкнула дверь в комнату, служившую мне спальней. – Полежу немного, ладно? Голова кругом идет.

– Полежи, милая, полежи, – охотно согласился дед. – А я пока печь истоплю да обед состряпаю. Поедим, и сведу тебя к бабке, как обещал, может, что путное и подскажет.

– А кто она?

– Да ведунья местная. Почти пятьдесят лет народ в округе врачует, а кое-кого и на путь истинный наставляет. Тебе это как нельзя кстати придется. Жизнь-то нужно менять…

Март 2004 года

Бросив медальон в сумку, я рухнула на кровать и зарылась головой в подушки. Думать ни о чем не хотелось, но меня не покидали тягостные мысли о Вдове.

Вдруг вспомнилось, как она плакала, когда умирал Барри, как пристраивала меня в больницу, когда «зашумело» сердце, как гладила по зализанным кудряшкам, называя наследницей, как учила уму разуму и объясняла все, что непонятно…

А наши беседы о Дантесе? Неужели все это блеф? Но не она ли говорила о бездушной красоте вещей и о том, что добрая смерть заслуживает большего уважения, нежели никчемная пустая жизнь – жизнь ради денег, власти и утех собственной плоти. Все это никак не вязалось с тем, что я сегодня услышала.

А медальон? Теперь я поняла, почему его не показали пушкинисту Моравскому. Просто нечего было показывать. Само украшение, возможно, существовало и раньше, только вот миниатюра с изображением жены Дантеса появилась в нем лишь в последние годы жизни Софьи Матвеевны. Она заказала ее у того же художника, который написал злополучный портрет барона, подаренный мне на день рождения.

Я никак не могла взять в толк, к чему все эти ухищрения? Зачем Вдове понадобилось обманывать меня? И правда ли, что она собиралась открыть передо мной свои страшные карты?

К сожалению (а, может быть, и к счастью), сегодня на эти вопросы уже никто не ответит, и мне предстоит жить с неимоверной тяжестью на сердце. Меня ничуть не волновала судьба наследства, которое, по всей видимости, теперь должны конфисковать. Обходилась же я как-то без всего этого, значит, и дальше обойдусь. Беспокоило другое. Выдержу ли я страшный груз прошлого? Смогу ли когда-нибудь справиться с воспоминаниями? Забуду ли Никиту?

О том, чтобы вернуться к нему и начать все заново не могло быть и речи. Нельзя находиться рядом с человеком, который способен на подлость. И ни под каким предлогом нельзя прощать ни измены, ни оскорблений, ни предательства, ни лжи.

Отвернувшись к стене и накрыв голову подушкой, я тихо оплакивала былое. И в какой-то момент вдруг поняла, что той Лизы, которая проснулась сегодня утром, больше нет. Вернее, я была похожа на выброшенную новогоднюю елку, у которой остался ствол, но не сохранилось ни одной иголки.

Жизнь разделилась, словно разрезанное пополам яблоко, одна часть которого оказалась червивой, а вторую мне пока так и не удалось надкусить. Обе половинки лежали рядом и белый противный червь лжи, вдоль и поперек избороздивший первую, в любую минуту мог переползти во вторую. Смогу ли я уберечь ее? Способна ли хоть что-то изменить? И кому теперь верить?

Меня будто вывернули наизнанку, вытряхнули все содержимое и набили заново, перепутав местами детали. Там, где когда-то билось сердце, отныне зияла огромная пустая дыра.