Мой дядюшка Освальд

За это время ярко выявились две вещи. Во-первых, необычное чувство свершения, которое получала Ясмин от каждого посещенного ею художника. Она выходила из дома или студии с глазами, сверкающими как звезды, с яркими розами, алеющими на обеих щеках. Все это не раз и не два заставляло меня задуматься о сексуальных навыках выдающихся творческих гениев. Не распространяются ли их творческие способности и на прочие сферы деятельности? А если так, не известны ли им тайны и волшебные способы, как возбудить женщину в степени недосягаемой для унылых смертных вроде меня? Розы на щеках Ясмин и сияние ее глаз заставляли меня допустить, довольно неохотно, что дело обстоит именно так.

А вторым удивительным аспектом всей этой операции была ее крайняя простота. У Ясмин никогда не возникало трудностей с клиентами. Подумав об этом обстоятельстве, я прихожу к мысли, что у нее и не могло возникнуть никаких трудностей. Мужчины по природе своей полигамны, добавьте сюда известный факт, что лучшие представители творческой профессии, как правило, более вирильны, чем люди попроще (и пьют они тоже больше), и вы увидите, что никто и никогда и не помыслил сопротивляться Ясмин. Ну сами посудите: в высшей степени одаренные, а значит, в высшей степени активные художники, вздрюченные суданским волдырным жуком и выпучившие глаза на юную женщину необыкновенной красоты. Они потрясены, стали податливы, как паштет, с того самого момента, как проглотили роковую конфету. Я уверен, что сам Папа Римский, попади он в такую ситуацию, через девять минут скинул бы рясу, как и все остальные.

Но я должен немного вернуться.

После Ренуара мы, не задерживаясь, поехали в парижский «Риц», наш полевой штаб. Назавтра мы отправились к старику Моне. Мы достигли Гиверни, подъехали к его прекрасному дому, и я высадил Ясмин, чуть не доезжая ворот. Она пробыла в доме свыше трех часов, но меня это уже не волновало. Зная, что предстоят долгие ожидания, я организовал на заднем сиденье небольшую библиотечку: полный Шекспир, кое-что из Джейн Остин, кое-что из Диккенса, кое-что из Бальзака и последняя книга Киплинга.

В конце концов Ясмин появилась, держа под мышкой довольно большой холст. Она шла по дорожке медленно, задумчиво, едва перебирая ногами, а когда подошла поближе, я заметил в ее глазах тот же самый экстатический блеск, а на щеках пунцовые розы. Она выглядела как милейшая ручная тигрица, только что проглотившая императора Индии и довольная его вкусом.

— Все в порядке?

— Прекрасно, — промурлыкала Ясмин.

— Давай посмотрим картину.

Это был мерцающий этюд водяных лилий в пруду сада Моне в Гиверни, красоты неописуемой.

— Он сказал мне, что я творю чудеса.

— Святая истина.

— Он сказал, что я самая прекрасная женщина, какую он только видел. Он предложил мне остаться.

Сперма Моне оказалась лучше Ренуаровой, хоть он и был годом старше, и я смог изготовить двадцать пять соломинок. Конечно, в каждой из них были только минимальные двадцать миллионов живчиков, но и этого должно было хватить. По моим прикидкам, в годы грядущие эти соломинки будут цениться в сотни тысяч. Затем нам вдруг крупно повезло. В это время в Париже работал весьма необычный балетмейстер по фамилии Дягилев. У Дягилева был талант мгновенно подмечать больших артистов, в 1919 году он подбирал себе после войны новую труппу и готовил новый балетный репертуар. С этой целью он привлек компанию замечательно одаренных людей. К примеру, в этот самый момент:

Игорь Стравинский приехал из Швейцарии, чтобы написать музыку для дягилевского «Петрушки». Костюмы и декорации делал Пабло Пикассо.

Пикассо также делал костюмы и декорации для «Треугольной шляпы».

Чтобы создать костюмы для балета «Соловей», был привлечен Анри Матисс.

Художник по имени Андре Дерен, о котором мы никогда не слыхали, готовил костюмы и декорации для балета «Лавка чудес».

Стравинский, Пикассо и Матисс уже значились в наших списках. Исходя из предположения, что мсье Дягилев понимает получше нас, мы включили в список и фамилию Дерена, — и все эти люди находились в Париже.

Мы начали со Стравинского. Ясмин заявилась, когда он сидел за роялем и работал над «Петрушкой». Стравинский скорее удивился, чем рассердился.

— Ну, здрасьте, — сказал он. — Кто ты такая?

— Я приехала сюда прямо из Англии, — сказала она, — чтобы угостить вас конфетой.

Столь бессмысленное заявление, с которым Ясмин выступала потом много раз, полностью обезоружило этого доброго, дружелюбного человека. Все остальное было очень просто. И хотя я мечтал о пикантных подробностях, Ясмин упорно молчала.

— Ты могла бы, по крайней мере, сказать мне, что он за человек.

— Блеск и сверкание, — сказала Ясмин. — Сплошной блеск и сплошное сверкание, так он ясно думает и быстро реагирует. У него огромная голова и нос как вареное яйцо.

— И он гений?

— Да, — кивнула Ясмин, — он гений. В нем есть искра. Та же самая, что у Моне и Ренуара.

— Что это за искра? — спросил я. — Где она? В его глазах?

— Нет, — сказала Ясмин, — она нигде конкретно. Она просто есть. Ты чувствуешь, что она есть. Это вроде невидимого нимба.