Мой дневник. 1919. Пути верных

Видел Наштадобра[134] Ефимова, принял приветливо, но шансов на назначение к ним нет. Я с ним не говорил, но вижу, что это не для меня. Слишком провинциален этот штаб.

Наши части под самым Курском – верст 25–30 не дошли.

Фронт Добрармии колоссален, стыдно становится за нас. Инструкций о поляках и Петлюре никаких, а это вопрос дня – непонятная беспечность центральной власти.

6, 7 сентября (Харьков). Написал для «Великой России» – «Нам или им» и «Товарищ Гиттис», а для «Родины» – «Пора понять» и «Падение Курска», т. к. сегодня получено известие о занятии Добрармией Курска и Харьков расцвечен флагами.

Если еще донцам при помощи Мамонтова удастся занять Воронеж, то получится великолепная выдвинутая вперед позиция для использования ее как плацдарма для наступления в любом направлении в тыл и фланг советских армий. Этот плацдарм стоит, по-моему, больше, чем даже Киев.

8, 9 сентября (Харьков). Вышло мое «Пора понять». В газете «Понедельник» перепечатаны мои «Халкинцы», к сожалению, без всякого указания на меня.

Все чаще и чаще до меня доходят слухи о внутреннем развале в нашей армии. То слухи о выходке офицеров против коменданта Харькова за арест офицера с угрозой насилием пехотой и броневиком, то об отрицательном отношении к генералам и штаб-офицерам, то о грабеже и т. п.

Словом, большевизмом несомненно заразилась и наша армия с ее ростом и пополнением мобилизациями. Ленин предсказывал, что мобилизация нас погубит, не дай Бог ему быть даже частично правым.

Но в общем что-то есть. Говорят о приезде каких-то большевиков-агитаторов. На улицах появились плакаты красными буквами, раньше не виданные мною: «Дадим мы миру мир навеки».

Что-то есть, это надо признать.

У Глушановского, случайно принявшего участие в Л.Л. Родцевиче-Плотницком, я прочел обращение последнего после суда, приговорившего его за 10-дневную службу большевикам к 9 годам каторги. На меня лично, несмотря на то что я его знаю и люблю, прошение произвело не очень благоприятное впечатление. Я бы его уволил со службы, хотя он и не успел служить у большевиков, т. к. за 10 дней занимал три различных должности.

Может, я слишком много знаю и его ссылка на детей, находящихся у Андогского, меня тронуть не могла.

Словом, его нельзя было судить так строго, но и оставить в Добрармии не следовало бы.

В прошении он, между прочим, полемизирует с судом и председателем суда Гребенщиковым, ставя последнему в вину (и справедливо), что тот судил его за недостаточно активное желание прийти в армию и, указывая на себя, не говорил о том, что его, как гетманца, ждала расправа петлюровцев.

А о суде за недостаток активности я готов верить – здесь это есть, и я видел, что меня, нигде не служившего, работавшего в центре, приняли безмолвно, сказав: «А где ты до сих пор болтался, негодяй».

10 сентября (Харьков). По сведениям, контужены Шкуро и Мамонтов. Это нехорошо. Ничего особенного они собой не представляют, но все же это имена.

Шкуро – это Денис Давыдов, и совершенно напрасно его сделали командиром корпуса. Он, как партизан, был бы более на месте. Теперь, без хорошего начальника штаба, Шифнера замещает Соколовский, он действует плохо.

О Мамонтове мне говорил П.И. Залесский, что за грабеж тот был отчислен от 17-го Донского полка самим мастером сих дел – Ренненкампфом. Это марка. Не этим ли объясняется и радио Мамонтова, с гордостью гласящего о 60 000 000 для Дона и «образах для родных храмов», награбленных из других… родных храмов.

В общем, все больше и больше проникает критическое отношение к Добрармии. Май-Маевский всегда пьян, в войсках картеж, который уничтожили у себя большевики, слухи о частях Добрармии, не желающих идти в наступление, жиды в пропаганде (советский режиссер Барон) и т. д. Все это не к нашему украшению. Все это кладет пятно на армию.

По газетам нам казалось, что Чрезвычайка в Харькове свирепствовала вовсю, а на самом деле из ½-миллионного населения погибло не больше 350 человек. Это не так много и похоже на армянские выкрики, по которым турки вырезали в с е х армян уже раз десять.

Сегодня еду в Ростов и дальше на Новороссийск, по дороге заеду в Таганрог справиться о своей судьбе. Попаду ли я в Киев?

11 сентября (Харьков – Ростов). Расстались с Харьковом. На прощанье, в последний момент, Евг. Вас. заставила Тату при помощи Ник. Ал. открыть тайну Оли и Авгаря (фамилию этого мерзавца я не знаю). Может быть, это и к лучшему.

Был в Штадобрармии[135], Сергеевский сказал мне, что наше положение у Киева тяжело, бои идут у Боярки. Виною этому поляки, почему-то заключившие перемирие с большевиками, обезопасившими таким образом свой тыл.

Л<ейб>. Гв<ардии>. Московский полк, вернее, батальон, был окружен. Командир, шесть офицеров и 31 солдат (!) кончили жизнь самоубийством, не желая попадать в плен.

Пишу на ходу поезда – рука дрожит.