Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Геринг, конечно же, расцвел. Он был в фаворе у Гитлера, придумывал бесконечные униформы, которые носил с дюжиной разных шляп, и важно расхаживал по Берлину с эполетами размером с фруктовый пирог. Он собирал награды с рвением, с каким другие люди коллекционируют марки, и вымогал у своих знакомых из старых королевских семей фамильные ордена. Принц Виндишграц, сильно нуждавшийся в то время, был одним из них и как-то рассказал мне, что это маленькое удовольствие стоило ему 150 фунтов. Геринг был совершеннейший ребенок, не дурак и не тот человек, к которому можно относиться несерьезно, – он прекрасно осознавал, что был своего рода витриной нацистской партии и мог сохранять свое положение только благодаря обману. Он катался как сыр в масле, а Гитлер понимал, что тот сделает все, чтобы сохранить такое положение вещей. Когда дело доходило до сомнительных и незаконных дел, Гитлер знал, к кому нужно обратиться. В это время мои собственные отношения с Герингом стали охлаждаться. Когда я был в Лондоне по поводу клеветнической книжонки о пожаре в рейхстаге, я заметил кому-то: «Геринг на самом деле никакой не национал-социалист. Он военный социалист, солдат удачи». Об этом быстро сообщили ему, что сильно задело его за живое, потому что именно это старые члены партии ставили ему в вину. «Позаботьтесь о том, чтобы я никогда больше не слышал от вас таких вещей, Ханфштангль, – угрожал он мне. – Иначе я знаю, что с вами делать».

Большинство остальных все еще находилось на заднем фоне. Лей был пьяницей. Гиммлер все еще оставался бюрократом, закладывавшим основы своей будущей власти. Гитлер чувствовал, что может полагаться на него. «Он один из тех людей, которые выполняют свой долг с железной решимостью», – как-то заметил он мне. Прошлое Гиммлера в его бытность студентом сельскохозяйственного колледжа многое объясняет. Редко можно встретить людей из деревни, любующихся пейзажами в мюнхенской Пинакотеке, но они собираются стадами и проводят часы в Немецком музее технических изобретений. Вместо любования пейзажами Ван Гога в золотых рамах они предпочтут пролистывать страницы свежего каталога International Harvester и рассматривать иллюстрации новых молотилок. Генрих Гиммлер был таким человеком. Для него Германия была лишь владением, где он отвечал за безопасность. Если что-то разрушалось, это следовало исправить или уничтожить, если что-то заболевало, его следовало поместить в карантин, если оно распространяло инфекцию, его следовало стерилизовать или ликвидировать. Страдания животных не слишком волнуют фермеров. Обычно они не состоят в обществе борьбы против жестокого обращения с животными. Гиммлер перевернул теорию Дарвина для оправдания обращения человеческих существ обратно в животных, а себя рассматривал как своего рода вселенского коновала, ответственного за их селекционное разведение.

Главной добродетелью Гиммлера, по мнению Гитлера, была его абсолютная лояльность. Как-то раз я в шутку назвал его в его же присутствии «наш Фуше»[55]. Гиммлер довольно вежливо отклонил этот намек: «Нет, пожалуйста, только не это». Вероятно, он чувствовал, что Фуше – слишком очевидный политический ренегат, о котором даже в шутку нельзя было упоминать рядом с именем уважаемого человека.

Гесс в своем смутно определенном положении главы отдела партии по связям пытался действовать в роли посредника Гитлера. Его предложения так часто отвергались Гитлером, что в конечном счете он никогда не принимал решений, но провожал людей с неопределенными обещаниями заняться этим делом. Раздраженные региональные лидеры придумали фразу для описания его отношения: «Придите ко мне все страждущие и обремененные печалью, и я ничего для вас не сделаю». Гесс уже начал становиться очень странным, стал интересоваться вегетарианством, натуральными лекарствами и прочими причудливыми идеями. Дошло до того, что он перестал ложиться спать, не проверив с помощью лозы, где проходили подземные водные течения, которые не совпадали с положением его кровати. Его жена жаловалась: «Я в своем браке получаю такие же впечатления, как и кандидат на миропомазание». Борман в то время был еще помощником Гесса. Он был аккуратным, скромным и экономным и, как мне казалось, оказывал положительное влияние, поскольку они с Гессом вели постоянную борьбу против коррупции в партии, а Борман пытался вести упорядоченную бухгалтерию. Гесс постепенно стал никем, флагом без древка. Даже Гитлер однажды сказал мне о его способностях как помощника партии: «Я лишь надеюсь, что он никогда не займет мое место. Я тогда даже не знаю, кого больше пожалеть – Гесса или партию».