Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Оглядываясь назад, я могу только предполагать, что Видеман говорил искренне. Он был гораздо лучше остальных людей из непосредственного окружения Гитлера, порядочный, немного провинциальный кадровый офицер, командовавший пехотой во время войны, на которой Гитлер был курьером. Мы с ним всегда хорошо ладили. Если только он говорит правду, подумал я. Возможно, все еще можно пустить в правильном направлении. «Советник Берндт в министерстве пропаганды введет вас в курс дела, – продолжал Видеман. – Я прямо сейчас пойду и поговорю с ним».

Я знал Берндта. Он был главой отдела прессы у Геббельса и в ежовых рукавицах держал унылую немецкую прессу. Его задачей было следить за тем, чтобы газеты никогда не отклонялись от узкой линии, указанной его шефом. Он принял меня достаточно вежливо: «Наши люди не получают необходимой помощи от властей Франко. Там есть некто капитан Болин, который, по-видимому, является причиной этих проблем. Вы должны заставить его изменить свое отношение. Вы полетите в Саламанку и остановитесь в „Гранд-отеле“, который мы полностью снимаем в качестве штаб-квартиры фиктивной коммерческой организации под названием „Хизма“, к которой вы будете приписаны».

Все это говорилось совершенно напрямую и без обиняков. Затем Берндт пустился в ненужные разговоры о том, как опасно сейчас в Испании, где нет определенных линий фронта, а вражеские патрули появляются в самых неожиданных местах, и так далее. Не знаю, пытался ли он запугать меня, но он сам был в Испании за несколько месяцев до этого и, возможно, нашел в моем лице сочувствующего слушателя. «Нам придется дать вам фальшивый паспорт, – продолжил он. – Пожалуйста, пришлите нам пару фотографий, как только сможете». Эта просьба сопровождалась подробностями об опасности быть сбитым над коммунистической частью Испании и о необходимости в целях безопасности никому не сообщать о моем задании, даже членам моего отдела. «Как долго мне придется там пробыть?» – спросил я. «Пять или шесть недель». – «Слушайте, Берндт, я знаю ваших людей. Это означает три или четыре месяца. Я не могу уехать так сразу на долгий срок. Даже если я отменю празднование своего дня рождения, у меня все же остаются недоделанные домашние дела. Кроме того, практически вся моя одежда осталась в Мюнхене. Я не могу путешествовать в полосатых брюках и фетровой шляпе по территории военных действий». «Вы получите свои вещи из Мюнхена самолетом, – ответил Берндт. – Мы организовали этот полет с большими трудностями, так что вы должны отбыть завтра в четыре часа дня. Мы пришлем за вами машину в три часа, чтобы она отвезла вас в аэропорт. К тому времени я получу ваши документы и улажу все формальности».

Вернувшись в кабинет, я в спешке начал приготовления: сказал, что некоторое время я буду вне досягаемости, своим сотрудникам и всем друзьям и родственникам, которых смог найти, оставил сообщение, что если кто-то станет меня искать, то я тем вечером собирался ужинать в финском представительстве, после чего поехал домой переодеться. Это был сугубо мужской вечер, и за кофе к нам присоединился еще один гость, полковник Боденшац, личный адъютант Геринга, который также сыграл свою роль в последовавших вскоре событиях. Он приветствовал меня с неумеренным дружелюбием, снова повторил мысль, что для меня это прекрасная возможность реабилитироваться перед Гитлером, и заявил, что сам Геринг хотел бы увидеть меня следующим утром, пока я не улетел.

Толстяк был в самом развеселом настроении, как будто враждебности в моих отношениях с нацистским триумвиратом никогда и не было. Он сообщил, что хотел бы, чтобы я отчитывался о ситуации непосредственно ему и давал полностью объективную оценку политической ситуации в Испании. Потом в своей грубой манере с громким хохотом посоветовал мне быть там осторожнее с женщинами, потому что половина его воздушных сил уже переболела венерическими болезнями. Но все это было в стиле Геринга.

Когда к моему дому подъехала машина, я все еще был раздражен спешкой, но более или менее спокоен по поводу цели моей поездки и, возможно, весьма глупо надеялся, что она сможет восстановить мое положение в канцелярии. Не было каких-либо внешних признаков изменения политики Гитлера, но казалось вполне вероятным, что он почувствовал, что перестарался, особенно с немецкой интервенцией в Испании, и что он достиг того момента, когда мой голос Кассандры был бы кстати. Это был пример моих самых идиотских надежд, которые я когда-либо питал.