Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Триумвират, видимо, был действительно обеспокоен тем, что я могу что-то опубликовать, поскольку они стали чередовать уговоры с угрозами и прислали Боденшаца в Лондон сообщить, что гарантии Геринга все еще в силе и я могу восстановить свой отдел вместе со всеми прежними сотрудниками. К тому времени международная ситуация стремительно ухудшалась. В воздухе витали разговоры о войне, которой я так боялся. «Можете сказать герру Гитлеру, – ответил я Боденшацу, – что, если я получу от него личное письмо с извинениями и предложением должности его личного советника по международным делам, я подумаю о возвращении». Разумеется, такого письма не последовало, хотя Гитлер и говорил Винифред Вагнер, что написал его. Я даже отправил дипломатической почтой письмо своему старому другу Трумэну-Смиту в Берлин с просьбой осторожно навести справки среди наших общих знакомых касательно безопасности моей жизни в случае возвращения. Он немедленно связался с генералом фон Райхенау, который через пару недель ответил, что «нашему общему другу опасно возвращаться назад». После этого я получил известия, что моя собственность опечатана и на нее наложили штраф в размере 42 тысяч марок в качестве «налога за побег из рейха».

Даже тогда их попытки вернуть меня обратно не прекратились. Мартин Борман написал, что, если я вернусь, все эти штрафные меры будут отменены, а мои расходы за время проживания в Лондоне возмещены. Боденшац приехал снова и даже привез с собой мужа моей бывшей секретарши, работавшего в ведомстве Геббельса, с успокаивающим сообщением от самого маленького демона. Когда я снова отказался, Боденшац перешел к резким мерам. «Если вы не вернетесь, есть другие методы заставить вас молчать», – пригрозил он. Я ему сказал, что мои мемуары написаны и находятся в безопасности у моего адвоката. Если я умру естественной смертью, они будут уничтожены. Если же со мной случится что-то другое, они будут опубликованы.

Даже Юнити Митфорд попробовала выступить в роли посредника. Я тогда еще не знал, что, возможно, именно она стала невольной причиной моих бед. Европу качало от событий в Мюнхене, Праге и после аншлюса. После наступления польского кризиса я понял, что худшие мои опасения начинают выкристаллизовываться. Мания Гитлера доминировать над соседями Германии превратилась в безумие. На следующий день после ввода войск в Польшу я отправил Эгона в Америку. Последний раз пообедав вместе в маленьком итальянском ресторанчике в Сохо, я посадил его на поезд до корабля. Я собирался последовать за ним, как только смогу. Потом я вернулся в свою маленькую квартиру в Кенсингтоне, беспомощный, жалкий, абсолютно сбитый столку. Тем вечером ко мне в дверь властно позвонили. У двери стояли двое мужчин в штатском. «Мистер Ханфштангль? У нас приказ взять вас под стражу как гражданина вражеского государства!» Быть интернированным не очень приятно. Британские власти раскинули свои широкие сети, в которые попали политические и еврейские беженцы, нацистские функционеры из организации немцев за границей, персонал немецкой больницы, команды кораблей, арестованных в портах. Я чувствовал, что не принадлежу ни к одной из этих категорий. После пары ночей в лондонской «Олимпии» нас перевели в здание в Клактон-он-Си, где на нас опустилась железная рука лагерной дисциплины. Неужели британцы не понимали, что я боролся против того, что произошло? Какой прок был от меня в домике за колючей проволокой? Мне разрешили связаться с Кеннетом Брауном, моим адвокатом, который помогал мне в деле о клевете, и мы составили прошение королю о моем освобождении. Моих рекомендательных писем должно было хватить. Это были письма от сэра Роберта Ванситарта, сэра Горация Рамбольда и сэра Эрика Фиппса – британских послов в Берлине, которым я по мере сил помогал, от графа Мюнстерского, лорда Фермоя и Вернона Бартлетта…