Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Криспи до сих пор был национальным героем даже для фашистов, и эту максиму можно было использовать для дискредитации политики, которая разрушала страну. До конца 1943 года я правильно предсказывал, что в Германии не наблюдалось признаков внутренней политической слабости, и поэтому следовало предполагать, что военный фронт должен был продолжать держаться. Геббельс организовал очень умелую прохристианскую пропаганду – возможности этого человека были поистине безграничны – как противовес заявлениям о присутствии Вышинского в качестве русского представителя в Алжире и об объединенной поддержке Тито в Югославии.

Вскоре я почувствовал настоящую опасность. Гитлер пожинал последствия урагана, который он породил. Никто не мог отнять у союзников их праведного гнева. Что меня пугало, так это то, что будущее Европы представляло собой атмосферу ненависти и мести, с которой союзники планировали полное уничтожение Германии. Для меня в 1943–1944 годах формула о безоговорочной капитуляции означала уничтожение последнего европейского оплота борьбы с коммунизмом. А мне это казалось несчастьем похуже Гитлера. «Вы играете в игру Геббельса, – говорил я своим посетителям. – Кажется, вы предпочтете сровнять Германию с землей, чем дать ей шанс капитулировать. Если вы полагаете, что ваши ковровые бомбардировки заставят Германию безоговорочно капитулировать, это говорит о том, что вы ничего не знаете о народе и его нынешних лидерах».

В сентябре 1943 года я писал в одном из своих донесений президенту: «Затягивать эту войну означает проиграть ее. Полная военная победа не будет иметь никакой ценности, если она закончится политическим фиаско… Есть только две возможности – объединение с христианско-демократическими силами или коммунистическая Германия со Сталиным в Страсбурге. Если предпочтительней христианско-демократическая Германия, то каждый потерянный день – это риск. Если союзники не предоставят Германии возможность устроить революцию против Гитлера, то война только истощит обе стороны, а в Берлине воцарится Советская республика. От свастики до серпа и молота лишь маленький шаг. В Германии есть только одна группа, способная осуществить то, что Бадольо сделал в Италии, это группа, которая с 1935 года пытается обуздать Гитлера и отобрать у него власть. Они уже понесли достаточно потерь в борьбе против атеистический философии нацизма. Старый прусский рейхсвер, представленный Гинденбургом, Тренером и Зеектом, никогда не принимал этого австрийского капрала. Гитлер никогда не доверял этим генералам и освободил от должности всех, кто пытался внушить ему осторожность. Абсолютно ложным будет считать, что они поддерживают Гитлера. Верно ровно противоположное… Поэтому крайне важно убедить их в том, что их не будут стричь под одну гребенку с нацистами…»

Нет радости быть пророком без уважения. «Если вы настаиваете, что сначала нужно победить Германию, а уже потом заняться японцами, – говорил я своим посетителям, – вы увидите, как Сталин будет шантажировать вас в Европе. Нужно не только смотреть на врагов сегодняшних, но и видеть врагов завтрашнего дня. Установите контакт с Редером, Рундштедтом или Кессельрингом. Они не нацисты. Создайте возможности для успешного переворота, как у Бадольо, если хотите оставить Европу в неприкосновенности. Шахта можно сделать канцлером до установления конституционной монархии. На роль регента подойдет принцесса Виктория». Это было неправильным ходом. Моим советам не доверяли. У меня сложилось сильное впечатление, что британцы, видевшие мои отчеты, возражали на мои аргументы. Я не сдавался. В конце августа 1944 года, после вторжения во Францию, я все еще стоял на тех же позициях. «Германию будут защищать до последнего метра, – снова писал я Рузвельту, – до тех пор пока будет в силе требование о полной сдаче. Заговор 20 июля провалился, потому что у его потенциальных участников не было достаточной мотивации, отсутствовала альтернатива их судьбе. Германия не увидит мира в этом году. Безоговорочная капитуляция – это последняя соломинка, которая позволяет Гитлеру и Геббельсу держаться на плаву…»

Моя миссия, которую я сам себе выбрал, провалилась, она не приносила успеха многие месяцы. В сентябре 1944 года Картер пришел повидать меня и сообщил неизбежные новости: «Президентские выборы всего через шесть недель. Его противники в Вашингтоне угрожают, что если вас не вернуть британским властям, то они раскроют ваше присутствие и миссию здесь. Вы понимаете, что это будет значить. Это даст прессе именно то оружие, которое им нужно, чтобы изменить баланс сил». В тот вечер настроение у меня было глубоко подавленным. Эгон исполнял свой воинский долг на море и сейчас был в Новой Гвинее, и, если бы одно из его милых писем совершенно случайно не дошло до меня, я бы подумал, что мои дела кончены. Тем не менее суицидальное настроение прошло. Я разобрал свои бумаги и был готов к приходу конвоиров, когда те пришли забрать меня. Следующей моей остановкой был остров Мэн.