Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Эти книги сформировали будущие взгляды и представления Гитлера. Но, кажется, более интересна была нижняя полка, где резким переходом от Марса к Венере стояли издания полупорнографического содержания, предусмотрительно завернутые в обложки триллеров Эдгара Уоллеса. Три из этих замусоленных томов содержали любопытные исследования Эдуарда Фухса: «История эротического искусства» и «Иллюстрированная история нравов».

Фрау Райхерт считала его идеальным съемщиком. «Он такой милый мужчина, – говорила она, – но у него бывает очень странное настроение. Бывает, неделями ходит в дурном настроении и ни словом с нами не перемолвится. Смотрит сквозь тебя, как будто тебя тут и нет. За аренду всегда платит заранее, но привычки у него точно богемские». Она говорила об этом и другим людям, и злопыхатели позже предположили, что Гитлер родом происходит из Богемии и что Браунау, где он родился, на самом деле находится рядом с Садовой. Позже, когда об этом узнал Гинденбург, результатом стало появление знаменитой презрительной фразы фельдмаршала об «этом богемском капрале». Он даже сказал об этом Гитлеру, который заявил «нет, я родился в Браунау», после чего старик решил, что был одурачен недоброжелателями Гитлера, и стал относиться к нему более дружелюбно.

Никто не мог заставить Гитлера рассказывать о его молодости. Я иногда пытался подвести его к этому, рассказывая о том, как наслаждался Веной и вином на гринцингских холмах и т. д., но он закрывался, как устрица. Одним утром, когда я довольно неожиданно зашел к нему, в открытой двери на кухню стоял крупный мальчик. Он оказался племянником Гитлера, сыном его сводной сестры, которая вышла замуж за мужчину по имени Раубаль и продолжала жить в Вене. Мальчишка оказался довольно неприятным, и Гитлер был расстроен, что я увидел его.

Квартира на Тирштрассе стала еще и первым местом, где я играл для Гитлера на рояле. В моей квартире на Генцштрассе не было места для рояля, а в его холле рядом со стеной стояло хлипкое пианино. Это случилось в тот период, когда у Гитлера были некоторые проблемы с полицией, хотя, по правде говоря, не имел проблем с полицией он очень редко. В полиции в особом отделе служил человек, который тайно состоял в нацистской партии, он приходил к Гитлеру и сообщал ему о приказах на арест или обыск у Гитлера в связи с его политической активностью или о том, что могли произойти события, касавшиеся лично его. В то время бытовало мнение, что партия получает деньги от французских оккупационных властей, хотя поверить в это было решительно невозможно, вспомнив яростную кампанию, которую вели нацисты против французов после оккупации Рура в начале 1923 года.

Как бы то ни было, Гитлеру приходилось время от времени появляться в качестве свидетеля на частых политических процессах, и он всегда находился во взвинченном состоянии перед такими заседаниями. Он знал, что я пианист, и просил меня сыграть что-нибудь для него, чтобы успокоиться. Я давно не практиковался, а его пианино было ужасно расстроено, но я сыграл ему фугу Баха, а он сидел в кресле и слушал, рассеянно качая головой без видимого интереса. Затем я начал играть прелюдию к «Мейстерзингерам». Это было в самую точку. Это была кровь и плоть Гитлера. Он знал эту вещь до последней ноты и мог насвистеть любое место своим необычным пронзительным вибрато, не сфальшивив ни разу. Он начал маршировать по холлу, размахивая руками, как будто дирижировал оркестром. Он действительно прекрасно чувствовал душу музыки, так же точно, как многие дирижеры. Эта музыка действовала на него физически, и ко времени, когда я отыграл финальную часть, он был в отличном настроении, его волнение ушло, а сам он горел желанием встретиться с прокурором.

Я очень неплохой пианист, и у меня были хорошие учителя, но для моего стиля характерна определенная неистовость, многие люди сказали бы, что я играю с чрезмерной выразительностью, с листовскими фиоритурами и в изысканном романтическом стиле. Это было как раз то, что нравилось Гитлеру. Возможно, одной из главных причин, по которой он держал меня рядом столько лет, даже когда мы стали радикально расходиться в вопросах политики, был именно этот мой талант играть музыку, которую он любит, именно в той оркестровой манере, которую он предпочитал. А звучание маленького пианино на линолеумном полу давало звенящие тона, похожие на звучание «стейнвеевских» роялей в Карнеги-холле.