В этот ранний период я не знал деталей, и можно было только заподозрить неладное. Вот человек с гигантскими запасами нервной энергии и без какого-либо выхода для нее, за исключением ораторских выступлений, которые как-то замещали эту функцию. Большинство его знакомых женщин принадлежали к материнскому типу, например фрау Брукман и фрау Бехштайн. Была еще одна женщина, лет шестидесяти, которую звали Карола Хоффман, она была бывшей школьной учительницей на пенсии и жила в небольшом доме в мюнхенском пригороде Зольн, который Гитлер и его близкие соратники использовали в качестве подпольной штаб-квартиры и где добрая женщина ухаживала за ним и кормила пирожными.
Одно время мы считали, что его подругой является Дженни Хауг, сестра его водителя. У нее была хорошая фигура и огромные глаза, выглядела она как продавщица, каковой, в общем-то, и являлась. Она приходилась племянницей или какой-то родственницей Оскару Кернеру и работала в магазине игрушек рядом с Виктуалиенмаркт. Фрау Анна Дрекслер, с которой я, бывало, говорил об этом, сказала, что Дженни и Адольф встретились в доме мелкого ювелира по имени Джозеф Фюсс с Корнелиусштрассе и что девочка по молодости была страстно влюблена в Гитлера, но тот не ответил взаимностью. Она даже носила с собой маленький пистолет в кобуре под мышкой, исполняя роль телохранителя-добровольца. Когда Гитлер ужинал с нами на Генцштрассе, с приближением вечера он выходил на балкон и смотрел, как подъезжает его машина. Дженни часто сидела на заднем сиденье в ожидании его. Они уезжали вместе, но я знал, что он просто отправляется в кафе, чтобы говорить там до полуночи. Может, между ними были какие-то ласки, но со временем мне стало очевидно, что это было все, на что способен Гитлер. Моя жена охарактеризовала его очень быстро: «Путци, по-моему, он бесполый».
Однажды вечером, когда мы шли домой из кафе «Ноймайер», Гитлер дал знак остальным, что он хочет идти впереди со мной наедине. Я пичкал его идеями и новостями, выбранными из иностранной прессы, и был приятно удивлен тем, что они иногда появлялись в его речах. Этот человек был открыт для влияния, я с воодушевлением собирался продолжать делать все, что в моих силах, в этом направлении. «Герр Ханфштангль, – сказал он, – вы не должны огорчаться из-за того, что в этих своих вечерних выступлениях я ограничиваюсь узким кругом простых вопросов. Политическая агитация должна быть примитивной. Непонимание этого – главная проблема других партий. Они стали чересчур заумными, слишком академичными. Обычный человек с улицы не может следовать за мыслью и рано или поздно становится жертвой дешевой коммунистической пропаганды».
Я искренне согласился с ним и сказал, что одной из вещей, которая наиболее впечатлила меня в нем и убедила в его непременном успехе, была его способность говорить простыми словами, за которыми стояла настоящая сила. Я сказал ему, и это было совсем не натянутое сравнение, учитывая абсолютно разные условия в двух странах, что он мне напоминает Теодора Рузвельта. Бывший президент обладал силой и смелостью, энергией и знанием привычек людей, манерой поведения и речи, которые, говоря прямо, позволили ему влюбить в себя простой народ. «Мюнхенцы говорят, что все, что нужно вам и вашей партии, это беспорядки и горлопанство, жестокость и насилие, – продолжил я. – Думаю, вас может утешить, если я скажу, что все те же слова говорили и о Рузвельте, но он не слушал их и повел страну за собой». Я рассказал ему, как эффективно используются в американской политической жизни популярные афоризмы, и объяснил, как этому помогают остроумные заголовки в газетах, позволяющие закрепить идеи в головах людей с помощью силы звучащего слова.
«Вы абсолютно правы, – ответил Гитлер, – но как мне вбить свои идеи в головы немцев без прессы? Газеты напрочь игнорируют меня. Как мне развить свой успех оратора с помощью нашей жалкой четырехстраничной Völkischer Beobachter, выходящей раз в неделю? Мы никуда не придем, пока она не станет выходить ежедневно». Он поведал мне о больших планах касательно своей газеты, если бы только удалось собрать достаточно средств.