Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Мы добрались до Берлина и въехали в Бранденбургские ворота за отелем «Адлон». Внезапно я подумал: господи, что же произойдет, если кто-нибудь из моих друзей увидит меня в такой компании, особенно Коммер или Палленберг, – такая возможность была одним из их навязчивых кошмаров. Я до сих пор, как только можно, скрывал, что поддерживаю нацистов, и не мог допустить пересудов по этому поводу. Я сказал, что проведу ночь в церковной гостинице за Государственным театром на Унтер-ден-Линден, поэтому после приготовлений к следующему дню я отбыл. Я не имел ни малейшего понятия, где остановился Гитлер, и думаю, что даже Морису он об этом не говорил до последнего момента. Это было обычно для него, он всю жизнь предпринимал такие чрезвычайные меры по обеспечению личной безопасности. Только позже я узнал, что приют для него организовал Онезорге, один из старших почтовых служащих, которого Гитлер знал и которого в свое время назначил главным почтмейстером при нацистском правительстве.

Ганссер жил где-то еще, в пригородах Штеглица, и у нас возникли некоторые трудности с поиском его дома. Он подошел и очень осторожно сам открыл дверь. К своему удивлению, я обнаружил, что за его внешней степенностью скрывался чокнутый изобретатель. Там повсюду были пробирки, реторты и прессы, а ванная напоминала сцену из «Фауста». Он явно занимался изготовлением какой-то новой бомбы размером с теннисный мяч, которая могла бы снести целый дом. Он был обаятельным и, в общем, безобидным человеком и проникся ко мне огромной симпатией. Как я выяснил позже, он всегда говорил Гитлеру, что мое влияние было крайне положительным. Они с Гитлером на некоторое время удалились, а потом мы отъехали уже на другой машине, которую организовал наш хозяин, хотя с нами он не поехал. Это был закрытый фургон, опять-таки – часть гитлеровской мании секретности. Мы ездили по всему Берлину, Гитлер иногда выходил, оставляя мою двухметровую тушу в фургоне скрюченной, как кузнечик. Какая нужда была у него во мне, я не знаю, потому что он мне так и не сказал, с кем встречался и с какими результатами. Возможно, я просто подбадривал его своим присутствием.

У меня сложилось впечатление, что вся эта затея оказалась не слишком успешной, потому что у Гитлера осталось довольно свободного времени. В воскресенье утром, на следующий день после нашего приезда, мы договорились встретиться в Военном музее. Гитлер пообещал молодому Лаубеку показать Берлин, а в этом музее он, по-видимому, чувствовал себя как дома. Мы собрались заранее не у входа, а тайно на первом этаже, около стеклянного шкафа, в котором была выставлена последняя военная форма Фридриха Великого, бывшего вместе с маршалом Блюхером историческим кумиром Гитлера.

Должно быть, Гитлер посещал музей раньше, потому что он на память знал все факты из путеводителя, и эти немые свидетельства былой военной славы Пруссии явно проливали бальзам на его ностальгирующую душу. Он извергал бесчисленные факты и подробности об оружии и униформе, картах и войсковом снаряжении, которыми тут было заставлено все вокруг, но в основном я вспоминаю его болезненный восторг по поводу декоративных скульптурных элементов на карнизах и замковых камней во дворе. Это была серия голов умирающих воинов работы Шлютера. «Я скажу вам, Ханфштангль, если бы вы видели войну на передовой, как я, вы бы тоже пали жертвой гения Шлютера. Он абсолютно бесспорно был величайшим художником своего времени. Даже Микеланджело не сотворил ничего лучше или более похожего на настоящую жизнь». Я не мог не попасть под впечатление от слов Гитлера. У меня было некоторое чувство неполноценности из-за того, что я сам не участвовал в войне. В нацистской партии все еще была очень сильна общность бывших военных, и это меня немного успокаивало.

Вспоминая сейчас тот поход в музей, я понимаю, что некоторые реакции Гитлера позволяют сделать интересные выводы о его характере. Его идеализация смерти в масках Шлютера, его культ Фридриха Великого и Блюхера и восторг при виде гигантских статуй элитных воинов, гренадеров-великанов Фридриха-Вильгельма I, которым суждено было погибнуть на поле боя. Когда мы снова оказались на Унтер-ден-Линден, то прошли мимо двух монументов работы Рауха, один, конный, – Фридриху Великому, другой – Блюхеру. Я отметил, что довольно странно изображение старого маршала не в наиболее привычном виде, верхом на коне в авангарде кавалерийской атаки. Это не возымело никакого впечатления на гитлеровский мозг пехотинца. «Ах, Ханфштангль, – сказал он, – какая была бы разница, будь он на коне? Все эти лошади выглядят одинаково и только отвлекают внимание от фигуры наездника». У него была аллергия на лошадей, и когда он пришел к власти, то расформировал все кавалерийские дивизионы в немецкой армии, о чем его генералы горько жалели в ходе русской кампании.