Мой друг Пеликан

Их было больше, и они были сильнее. Старик работал кулаками, не позволяя расчленить свою маленькую армию, всматривался, насколько позволяли обстоятельства, — но нет, институтских не было видно, кругом всё были чужие лица. Главное, он понимал, не дать завалить себя. И желательно Володю и Сухарева, и Далматова притянуть в общую группу, либо переместиться ближе к ним, и таким способом слиться, чтобы образовалось единое ядро.

Поэтому он не хотел отпустить Райнхарда.

Но темпераментный немец прыгал как кузнечик, несмотря на габариты, и наконец выпрыгнул в самый круг врагов, и там они окружили его, связав его движения.

Всех институтских разбили на отдельные островки, терпящие поражение. Один Далматов, кажется, поднялся, смахнул с себя кучу-малу; но ему не давали вырваться.

Хрипатый, словно в спортивном зале на тренировке, методично бил кулаками по Володе как по мешку с песком.

Володя делал попытки разогнуться, ответить ударом — но всякий раз был отброшен в защиту.

Бесследное исчезновение Малинина вызывало тревогу.

Он боялся удара булыжником, понимая, что полностью беззащитен, вяземовские могут свалить его на землю, забить ногами, он во власти у них. Он ничего не видел, не знал, где остальные, кто где, — ничего не соображал. Только защищался, закрывал голову, лицо, живот, и сколько над ним врагов — ничего не знал.

Как вдруг какие-то крики раздались рядом. Знакомый голос. Он еще стоял в полусогнутом положении, и не сразу заметил, что больше не чувствует ударов.

— Ну-ка, покажи. Руки, ноги целы? — Кто-то бережно разнимал его ладони, заглядывая в лицо. Володя крикнул громко из сердца, засмеялся от внезапного радостного чувства — Пеликан! — Ну, ничего, ничего… Ничего, Цес, — потеплевшим взволнованным голосом повторял, будто отстраняя неприятности: — Ничего, железно… — И, резко повернувшись, ткнул пальцем в хрипатого: — Вы нам отдайте человека — живого или мертвого!.. Лично ты отвечаешь!..

Теперь вяземовские сбились в кучу, окруженные превосходящим количеством институтских.

— Он убежал, — сказал хрипатый.

— Куда?

— Туда. — Хрипатый махнул рукой неопределенно, в сторону шоссе.

— Врешь, собака.

— Гадом быть! Он побежал, и хрен с ним… Мы тебя ждали.

— Мы будем биться. Вдвоем с тобой, — сказал Пеликан. — Ты зверовал над моим другом. Никто не лезьте.

— Пелик… Пелик… — Модест и Циркович пробовали вмешаться. Далматов выскочил, требуя хрипатого себе.

— Нет! Не лезьте никто… — Пеликан вдруг обратился к Володе: — Цес, я его не тронул! Я не тронул его, слышишь? Цес!..

— Да. — Володя едва не расплакался от счастья.

На берегу пруда развели огромный костер, уселись, не смешиваясь между собой, обе группы, одинаково умиротворенные, оттого что большая война закончилась. И те и те чувствовали облегчение. Пеликан и хрипатый сняли верхнюю одежду, остались в рубашках. Всполохи пламени высоко улетали в небо, ярко освещенная поляна и могучие, как гладиаторы, бойцы на ней приводили на память картины древнего мира, что-то варварское, доисторическое и непонятно почему завораживающе прекрасное. Пламя металось ярко, еще ярче. Удары обнаженных кулаков. Кровь полилась. Крики поддержки. Разочарования. Пеликан побеждает. Но бой — непредсказуемый. Случай, удача, малейшая оплошность.

Но вот хрипатый откачнулся назад и упал. Встал, опять упал.

Всё.

Пеликан — победитель. «Ура-а!» — кричат институтские. Обида, унижение вяземовских могут бросить их в рискованную схватку.

— Ты правду сказал, что наш человек живой и целый? — спрашивает Пеликан.

— Я сказал… сказал, что он не нужен нам. — Хрипатый сидит на земле, утирая кровь и зачем-то крутя одно, а потом другое ухо. — Тебя ждали, понял? А теперь, раз поскольку такое дело, — честь честью — деньги должны твои быть. Может, половина? — унылым тоном спрашивает он. — Половина вам, и половина нам? Деньги…

— Да катись ты с твоими деньгами! — Пеликан добавил камчатско-охотничье выражение — под веселый хохот недавних врагов, покоренных замысловатым лексиконом, или неразумной щедростью, — оделся, и вся компания двинула к институту, оставив вяземовских у догорающего костра. — Ну, на этом конец. Больше драк не будет — никаких больше механиков, технологов, никаких идиотов Гордуладзе… Хотя предупреждаю, братцы. Вяземовские не полезут, но по одному попадаться не советую — учинят озорство. Натуре не прикажешь…

26

Через несколько дней поздним вечером в комнате двадцать два горела настольная лампа под зеленым абажуром.

Из приемника лилась негромкая джазовая мелодия — фортепьяно, контрабас и ударник: приветливые, благодушные ритмы, бодрящие, но не ранящие слух, для человека, занятого своими мыслями, совсем его не тревожащие.

Иногда звучало короткое сообщение на английском, и опять продолжалась музыка. Передавала радиостанция из Танжера на средних волнах.

— Почему наше радио круглые сутки долбит идейные, воспитательные тексты, а музыки совсем чуть-чуть? А у них — наоборот? круглосуточно музыка?

— Позвони спроси у Хрущева, — усмехнулся Пеликан. — А что, Пика (сокращенно от Пикапаре), идею подал. Давай письмо Хрущеву напишем.