Этот ответ содержал в себе такую концентрацию ужаса и трагедии, что я просто не нашел ни сил, ни эмоций, чтобы как-то отреагировать на это число жертв. Невинных жертв, к смертям которых я имел самое прямое отношение, и никто не смог бы убедить меня в обратном – ни сам агент Дно, ни та пьяная идиотка, которая полезла в танк. Нет, к такому меня жизнь не готовила. И сам я не потрудился запастись на своем пути какими-то специальными знаниями, навыками или эмоциями на тот случай, если стану причастен к массовому убийству, а потому просто сидел с остекленевшими глазами и методично подносил ложку ко рту.
– Знаю, о чем ты думаешь, – сказал Мученик. Я ничего не ответил, и он добавил: – Как же все это могло зайти столь далеко, верно?
Я вновь промолчал, но посмотрел на бутылку и поставил на пол пустую миску.
Мученик понял мой взгляд, и, взяв со стола другую кружку, налил в нее рома и поднес мне.
– Ты здесь живешь? – спросил я, так и проигнорировав его вопросы.
– Живу, – ответил он и, подвинув стул, сел напротив меня.
– И где это мы?
– В подвале кинотеатра.
– Это же центр города, – удивленно пробормотал я.
– Так и есть.
– И как ты меня сюда дотащил?
– На тачке, – пожал плечами старик.
– Почему ты вообще приперся туда? Зачем тачку притащил? – спросил я, и подозрительно посмотрел на него. – Как будто знал, что она тебе понадобится.
– Как будто знал, – прошептал он, прямо смотря мне в глаза, и на миг в выражении его лица вновь мелькнула та ехидная ухмылка, которая так бесила меня еще в начале нашего знакомства.
– Или не как будто? – я тоже усмехнулся.
– Я купил эту тачку за три франка у местного цыгана, когда услышал в толпе, что недалеко, на всякий случай, стоит танк. Было понятно, что вероятность выгребать тебя из-под завалов очень высока.
– И что, ты на глазах агента Дно погрузил меня в тачку и покатил?
– Агенту Дно и всем остальным действующим лицам было уже не до тебя, когда пьяная молодежь влезла в танк.
– И ты вез меня в этой тачке до самого центра города?
– Да, ровно три тысячи восемьсот девяносто шагов.
– И никто не обратил на это внимания?
– Я накрыл тебя своим плащом. К тому же, я уже давно овеян славой городского сумасшедшего, и что я там везу в этой тачке, мало кого волнует. Хоть здесь пока терпят.
– С какой стати?
– С прошлых заслуг, – ответил старик и махнул рукой. – Жизнь у меня долгая.
– И развеселая, – я злорадно покачал головой.
Мученик прищурил глаза и посмотрел так, словно заглянул в самую душу. Впрочем, ему и не нужно было туда смотреть, потому что он прекрасно знал все, что у меня там происходило, знал по собственному опыту. Раздражение мое, возможно, на фоне осознания трагедии, разыгравшейся в трущобах, перешло в ненависть, которую я испытывал сейчас к нему. Смотрел на него, на его морщинистое лицо с седой бородой, на эти седые патлы, выбивающиеся из-под красного платка, на грязные руки с желтыми ногтями, на эту покореженную кружку в этих руках, на этот черный плащ, как у монаха или чародея из фильмов, на этот посох, прислоненный к стене, и ненавидел в нем все.
– Черт бы тебя побрал, старый льстец, как же ты мне омерзителен, – процедил я сквозь зубы.
– Знаю, – ответил он и опустил взгляд. – И знаю, почему.
– Заткнись, и даже не вздумай, – я покачал головой. – Даже не вздумай сравнивать себя со мной. Даже не вздумай проецировать свою продажную душонку на меня.
– Я и не думал. Это ты думаешь.
– Если бы не нога, не остался бы здесь и минуты.
– Ради бога, – он указал на свой посох. – Как-нибудь доковыляешь, – он допил свой ром и отвратительно причмокнул. – Вот только идти тебе некуда.
– Мне есть куда идти, – сказал я, и, опираясь левой рукой на стену, попробовал встать. Стоило мне перенести на травмированную ногу часть веса, как тут же в ней вспыхнула боль настолько нестерпимая, что о попытках дойти хоть до двери и говорить не стоило.
– Что, думал, что ты неуязвим? Так? – усмехнулся Мученик.
Я вновь опустился на свою лежанку и презрительно посмотрел на него.
– А разве я не должен был погибнуть вместо тех тридцати семи человек? Разве не в этом шутка, а, прихлебатель ты проклятый? Ты ведь во всех этих вещах разбираешься как никто лучше.
– Пока что шутка еще как раз в этом, – ответил он. – Но как долго ты будешь способен доставлять веселье – этого я тебе сказать не могу. Могу только уверить: нет никакой гарантии, что еще завтра ты будешь жить. Ты ведь просто комар, жужжащий над ухом, ты хоть это понимаешь? Сколько ты готов терпеть комара, который жужжит над твоим ухом, и которого ты можешь прихлопнуть одним движением? Шесть секунд? Семь? Сколько можешь смотреть на смешного жучка, забравшегося на твою подушку? Сколько будешь удивляться неожиданному таракану на своей кухне, прежде чем раздавить его? Почему же ты решил, что ты так оригинален, что тебя станут терпеть дольше шести или семи дней? Кто это тебе сказал, а?
Я молчал, глядя на него с беспомощной ненавистью. Мученик рассмеялся своим злорадным смехом, прекрасно понимая свою правоту, встал и, забрав из угла бутылку рома, налил себе и добавил мне, после чего вновь вернулся на свой стул.