Мои друзья и горы.

   Наблюдение отблеска Млечного пути на снегу нас очень вдохновило, но все же этого подобия света явно не хватало для выбора пути среди трещин, а банальных фонариков у нас не было. Поэтому шли очень осторожно, в связке, причем первый шел на расстоянии вытянутой веревки с тем, чтобы не провалиться слишком уж глубоко, если вдруг очередной снежный мостик рухнет под весом человека. В результате путь примерно в З км по почти ровному леднику занял у нас около двух часов, и только к полуночи мы добрались, наконец, до палаток ребят. Тут мы узнали, что из базового лагеря по рации сообщили, что погонщики с ишаками уже пришли и бурно выражают недовольство вынужденным простоем. Стало быть, отдыха нам не видать и надо как можно быстрее уходить вниз.

   В четыре утра нас разбудил дежурный Дима Дубинин и сообщил, что завтрак уже остывает. Громко проклиная дежурного и втихомолку (ведь с нами были дамы!) матеря меня, все кое-как повылезали из палаток, быстро чем-то перекусили и принялись загружать груз на сани. Вышли еще в темноте. Снег за ночь смерзся, сани скользили легко вниз по уклону ледника, и поначалу мы двигались очень быстро, почти не чувствуя нагрузки от лямок своих упряжек.

Горы постепенно начали пробуждаться. Сначала на фоне светлеющего неба стали все более ясными силуэты окружающих нас пиков, холодных и чужих. Потом на востоке прорезалась узкая желтая полоска на фоне темно-фиолетового неба. Потом эта полоска начала расширяться, постепенно изменяя цвет на оранжевый, розовый и ярко-красный. Прямо на глазах преображалась и цветовая гамма всего неба. Вся эта меняющаяся картина и сейчас стоит у меня перед глазами. Я даже не буду пытаться передать словами, насколько изумительно прекрасной она была. К счастью, мне и не надо этого делать, ибо все уже было давно сказано красками на гималайских полотнах Николая Рериха. Мне трудно судить о том, что видят на этих картинах люди, никогда не бывавшие в высоких горах. Но для нас, после того, что мы видели своими глазами в тот рассвет на леднике Федченко, такие циклы картин, как «Канченджанга», воспринимаются как реалистичные пейзажи, выполненные в классической манере. При этом я не имею ни малейшего намерения покушаться на тот глубинный, мистический смысл, который старался вложить в свои картины Н. Рерих. Речь идет только об удивительной достоверности отражения действительности, достигнутой этим замечательным художником.

    Однако красоты окружавшего нас ландшафта вскоре совершенно перестали нас волновать, когда солнце стало основательно припекать и снова началась мучительная транспортировка тяжелого груза на санях, на каждом шагу норовивших застрять в раскисшем снегу. Наконец, сани просто сломались — к счастью, это случилось уже почти на самом перевале Абдукагор. Отсюда вниз до лагеря у озера оставалось часа три-четыре хода, но это, если идти налегке. А после разгрузки саней у нас было по 43—45 кг в рюкзаках, и по этой хорошо знакомой и не очень сложной дороге через ледник и ледопад мы ползли, как мухи, на каждом шагу тщательно выбирая место, куда ступить, чтобы не потерять равновесия и не упасть, поскольку выбираться потом из-под рюкзака и снова его надевать было занятием мучительным. Со стороны эта процессия выглядела странной, если не комичной, но нам было совсем не до смеха. Когда, наконец, кончился спуск по леднику, а затем по довольно крутой морене до поляны, откуда до лагеря оставалось минут сорок хода, совсем стемнело, и силы у нас почти иссякли. К счастью, очень своевременно подоспела помощь: к нам навстречу пришли все, кто был в лагере. Они не только нас слегка разгрузили, но и устроили целое пиротехническое представление, использовав весь запас сигнальных и осветительных ракет, так что наше шествие со стороны выглядело, как торжественное возвращение триумфаторов.

   Следующий, последний день экспедиции прошел в обычных хлопотах по сбору всего снаряжения, упаковке грузов и отправке каравана. Лагерь опустел. Еще один, последний взгляд на озеро, ставшее для нас родным, и налегке, бегом вниз к благам цивилизации.

   В поселке геологов нас ждал теплый прием, центральным событием которого была, конечно, баня. Надо сказать, что после столь длительной жизни в условиях дефицита горячей, а иногда и холодной, воды, вид у нас был «бомжеватый». По отношению к мужчинам было вполне применимо определение нашего общего друга Бориса Бабаяна, согласно которому «настоящий мужчина должен быть угрюм, волосат и вонюч». О наших дамах ничего подобного сказать было нельзя — как всегда, они были «чертовски милы», как говаривала другая наша приятельница, Надя Куликова, но баня их обрадовала даже больше, чем нас.