Мой гарем

Хачатрянц с засученными рукавами и домовитым видом хлопотал у самовара. Услыхав гимназическую кличку, он вдруг расхохотался и бросился на Денисова. Завязалась борьба. Хачатрянц прыгал и кричал:

— Вот я тебя! Секим башка!

Было весело.

Студенты уселись за стол. Хачатрянц налил себе чаю на блюдечко и, вытянув губы, стал дуть. От этого его глаза ушли глубже, нос расширился, на лице появились морщины, и он стал походить на большую старую крысу. Студенты пили чай, и Хачатрянц безостановочно повторял:

— Собственно говоря... собственно говоря...

Это были его любимые словечки. Допив стакан, технолог вскочил с места, почти мгновенно очутился в пальто, башлыке и калошах и ринулся в коридор.

— Когда вернешься? — пустил ему вдогонку Денисов.

— Собственно говоря... собственно говоря... — донеслось из кухни.

VI

Через полчаса Денисов отправился в университет. Ольги Ивановны уже не было дома. Он зашел в ее комнату на минуту. Запах тонких духов и еще тот особый аромат, который чувствовался в коридоре, защекотал его нервы. Денисов поглядел на канареек, посвистел... Птицы сейчас же запели в ответ и запрыгали в клетке. Денисов улыбнулся и вышел.

У него на душе все еще был праздник, с которым он проснулся. Люди казались ему добродушнее. Родина не вспоминалась. Он незаметно перешел через Дворцовый мост и добрался до университета. Ходячие выводы и формулы в сюртуках и фраках как будто приободрились и ожили.

...Денисов возвращался домой и машинально, в каком-то самозабвении, твердил:

— Дискриминант уравнения второй степени есть инвариант... дискриминант, инвариант, дискриминант.

Вечером пили чай втроем. Ольга Ивановна со смехом спрашивала у Хачатрянца:

— Что, вы такой же... неопытный, как Николай Петрович, или нет?

Технолог, приподняв брови и закручивая усы, отвечал:

— Собственно говоря, собственно говоря, — с&всэм другой.

— Ра-азве?.. Неуже-е-ли?.. Надо принять к сведению, — почти пела Ольга Ивановна.

Потом студенты пели вдвоем. Хачатрянц начал с чувством: «Нэ гавари, что молодость сгубила...»

Хозяйка задумчиво перебирала скатерть, опустив свои красивые карие глаза. Денисов думал о ее молодости и терялся в догадках. Играли в карты, в домино. Часов в одиннадцать Ольга Ивановна ушла к себе. Денисову сделалось как-то грустно, когда он услыхал, как хлопнула дверь в ее комнату. Хачатрянц сел за книги, а он лег в постель и стал думать.

С того дня началась для Денисова новая жизнь. По утрам он заходил к Ольге Ивановне и до университета болтал с ней о пустяках. В университете лениво слушал лекции и уже с первого часа подумывал, как его дома встретит милая обстановка, пенье птичек, неуловимый запах, протяжный голос и взгляд глубоких глаз.

Он садился в кресло против Ольги Ивановны, и они говорили, не замечая, как надвигаются сумерки. Когда становилось совсем темно, она бросала работу, с которой почти не разлучалась, откидывалась на спинку кресла и, задумчиво глядя в лицо Денисову, слушала его, как она называла, «возвышенные разговоры».

VII

Недели через две после переезда студентов зашел к ним Будагов. Хачатрянца не было дома, у него был урок.

Друзья уселись и заговорили, как после долгой разлуки. Будагов жил у дяди в другом конце города и не мог часто навещать Денисова. Это был серьезный, на первый взгляд молчаливый человек с выразительными и умными глазами. Он блестяще шел в институте и готовился быть директором фабрики своего отца.

Стемнело. Студенты поговорили о том, о сем — о занятиях, родном крае, петербургских новостях.

— Да, — как будто спохватился Будагов, — Аракел передавал, что у вас хозяйка молоденькая, правда это?

— Да, да... а что?

— Так... ничего, — сказал Будагов.

Поговорили о будущем лете. Технолог спросил:

— А что тебе пишет Наташа?

Денисова кольнул этот вопрос. Он почти не вспоминал о невесте. На днях он послал ей небольшое письмо в ответ на несколько листов, исписанных мелким почерком.

— Да все то же, — небрежно сказал он, — о хозяйстве, рукодельях, погоде...

Будагов поднял на него удивленный взгляд.

— Николай! Что это?.. Когда ты говорил о Наташе таким тоном?

— Не все же ныть, Степан, пора и образумиться, вот поедем летом, опять стану на луну смотреть.

Будагов грустно посмотрел на него и проговорил:

— Не узнаю я тебя... Бедная Наташа!.. Эх, Николай, — прибавил он, — хочешь пари: скрутит тебя твоя акушерка. Недаром ты сидишь с ней по вечерам в темной комнате.

— Как?.. — растерянно спросил Денисов.

— Да знаю уж, братец, об этом и пришел поговорить с тобой.

— Дубовый нос насплетничал?..

— Ну что за беда?.. Или ты скрываешь это? Слушай, Николай, я вижу, что пока не стоит говорить с тобой о многом. Только вот что, дай мне слово... случится что-нибудь, не скрывай, скажи — вместе переживем... Ну, кляча, — уже весело закончил Будагов, — я на тебя надеюсь, теперь будем чай пить.

— В самом деле, — сказал Денисов, — чего ты испугался, чудак?.. Да можно ли сравнивать эту женщину с Наташей... Ей ведь и все двадцать шесть к тому же...

Вернулся Хачатрянц.

— Аракел, здорово! — сказал Будагов.