Если бы генерал Торрихос думал, что революция в Панаме невозможна, он был бы похож на классического трагического героя в стиле греческой мифологии. И был бы всё равно революционером. Но он считал, что революция в Панаме хотя и в долгосрочном плане, и после революций в других странах региона, но возможна. Между тем, полагал он, роль Панамы должна заключаться в том, чтобы оставаться хотя и несколько позади революций, идущих в регионе, но готовой предоставлять им необходимую логистику и быть готовой присоединиться к ним.
И если всё-таки было бы излишним считать, что за каждой лучистой улыбкой генерала пряталась грусть, нет никакого сомнения в том, что в его революционном оптимизме была горчинка, имевшая своим происхождением панамскую реальность. Это было одной из причин, по которой он порой отступал от борьбы на внутреннем фронте, чтобы выступить с какой-либо яркой инициативой на международной арене. А второй причиной этой «горчинки» было пришедшее к нему понимание того, что самый короткий путь к революции в Панаме лежит по длинной «дуге» революций в странах Центральной Америки. И это был момент, когда его убили.
Омар Торрихос как человек — это лучший аргумент в пользу торрихизма. Торрихизм — это его политическое содержание, которое я попытался изложить в предыдущей главе. Но это ещё и революционная мораль, этика радости, оптимизма и надежды, хотя бы и не близкой, на то, что мы тоже придём к миру справедливости. Это делает нашу мораль ещё более ценной. Но и не освобождает нас от революционного решения наших национальных задач и глубоко обязывающих нас интернациональных обязательств.
Торрихизм — это и мировоззрение, и образ жизни.
Глава 9. Никарагуа, Никарагуа… Никарагуита…
Никарагуа, революция, la vergona, la arrecha, как её там называют, появилась в Панаме в начале 1975-го. Не помню ни того дня, ни месяца. История — это как процессия. Или ты смотришь на неё с тротуара, или идёшь внутри неё. В тот день революция появилась в Панаме в образе Эдуардо Контрераса. «Маркоса», как мы называли его.
Маркос был членом Руководства Национального фронта сандинистов и всего за несколько недель до его прибытия в Панаму командовал операцией по захвату в заложники одного из никарагуанских олигархов Чемы Кастильо. Он захватил его в доме вместе с его гостями во время застолья в какой-то праздник.
Потом Команданте Зеро, как его звали в Никарагуа, провёл переговоры с очередным и, как оказалось потом, последним диктатором страны Сомосой и обменял этих пленников на политических заключённых режима. Вдобавок он получил от Сомосы и привёз в большой сумке то ли миллион, то ли полмиллиона долларов, которые передал на хранение нашему знаменитому историку и моему другу детства Рикардо Солеро.
Среди политических заключённых, которых тогда освободил Маркос, было немало тех, кто потом играл важные роли в революции: Ленин Серна, нынешний руководитель Службы безопасности Республики, Даниэль Ортега — президент страны. Благодаря этому узники сомосовской тюрьмы дожили до триумфа сандинистской революции и не случился её «апагон» (крах. — пер.), которого так боялся Торрихос.
Он всегда подчёркивал, что именно те революционные кадры, которые более других преданы революции, чаще всего и именно поэтому попадают в руки врагов и гибнут. Из-за этого в самый неподходящий момент возникает кадровый дефицит революционеров.
Это было одной из причин того, что он, невзирая на свою интимную приверженность героизму и романтике революции, всегда выступал за переговоры, прежде чем вступать в конфронтацию, как это и было в случае с каналом.
Так и акция Эдуардо Контрераса, Команданте Зеро, сделала возможным сохранение, а не «ослабление» кадрового политического потенциала никарагуанской революции к моменту её свершения.
«Маркос» приехал тогда в Панаму в форме посланца от Рене Завалетта, боливийского социолога и коллеги моего брата Рикардо Солеро, с просьбой организовать приём генералом его никарагуанского молодого товарища.
Я воспринял эту просьбу с оттенком недоверия. Эти профессора — народ, которому не всегда можно доверять… Они и ещё медики, за небольшими ценными исключениями, в первую очередь озабочены своей безопасностью и экономическими интересами. В общем, тот ещё народец, да и в такой деликатной области.
Во-вторых, как все никарагунцы, они могут быть агентами Сомосы. И хотя Торрихос и Сомоса тогда ещё вполне воспринимали друг друга, Сомоса был достаточно умён, чтобы понимать, что Торрихос — это его опасный враг. Тогда генерал часто повторял одну шутку, где, когда Сомоса спрашивал своих подчинённых, «который час», те ему отвечали: «Какой прикажете, мой генерал».