Мой генерал Торрихос

Генерал тепло попрощался с помощником президента Картера, который уехал от нас в аэропорт с шестью банками панамского пива. Он сказал, что ему нравится пиво в Панаме и что после Техаса он приедет сюда ещё раз, чтобы попить его вволю. Генерал обещал подготовить для него хороший запас для этого. И предложил сделать фото Джордана для обложки журнала “Тайм” с шестью банками панамского пива в руках. Джордан со своей стороны пошутил, что генерал в своё время добился похудения нескольких членов американского сената (заставив этих сенаторов побродить по горам посёлка Коклесито). Пошутил и о рождественском подарке ему от президента Картера в виде… шаха.

Уже в дверях и оставив все шутки позади, Джордан выразил свою глубокую и искреннюю благодарность за его приём одной из самых выдающихся из всех известных ему личностей».

Вот такой была эта беседа. В действиях и словах генерала в ней надо видеть и их контекст. Потому что его основной целью в беседах было всегда двигать вперёд события в определённом направлении, а не придумывать глубокомысленные слова и фразы для публикаций и их цитирования потом. Поэтому то, что он говорил, менялось от контекста к контексту и от того, с кем он говорил.

Например, в одном записанном на плёнку его обращении к президенту Гондураса генералу Поликарпо Пас он просил снисхождения для «парней-сандинистов, которым не хватает жизненного опыта».

Этим он преследовал цель нейтрализации Гондураса по отношению к никарагуанской революции. А вовсе не хотел, чтобы генерал правого толка помогал сандинистам своими советами. У сандинистов действительно не было опыта управления, но зато они были полны надежд. По этому поводу генерал говорил, что «надежды гораздо важнее опыта».

Тогда генерал предвидел, какую роль империализм навязывает Гондурасу, и искал выход из этой ситуации. Помню, как мы с ним специально прилетали в аэропорт Тегусигальпы Тонконтин с единственной целью — встретиться с президентом Поликарпо и склонить его хотя бы к симпатии к сандинистам.

Это принципиально важно было для него — учитывать, в каких рамках находится человек, с которым он беседует. Настоящую же правду, её глубину он оставлял для обращений к крестьянам, трудящимся, студентам. Но никогда не говорил как бы для Истории. И не из-за скромности, а потому, что предпочитал нечто более важное — реальное дело.

И когда он обращался к будущим поколениям, когда писал что-либо для них, он это делал в духе проекции в будущее своей способности творить в сегодняшней реальности. Он не позировал для Истории.

Он много раз говорил: «Я не хочу войти в историю — я хочу войти в Зону канала». Конечно, он понимал, что одно не исключает другого. Войти в Зону канала и означает войти в историю. Но хотеть войти в Зону канала для него означало хотеть войти в историю. Хотеть — это функция сердца, а не материального стремления (no de implicacion) и, как следствие этого, действие свободное, а не дело случая.

И так как история увенчивает лаврами именно тех, кто этого не добивается, генерал Торрихос вошёл в историю, хотя и не смог и до сих пор в полной мере войти в Зону канала.

Он не раз просил меня записывать некоторые события. Например, его беседу с индейцами, которую я описал в первых главах этой книги. Просил меня записать и кое-что из истории «банановой войны». И беседу с Гамильтоном Джорданом.

Он прекрасно понимал, что останется в истории и что она уже смотрит на него. Но он никогда не вставал для неё в позу. Скорее отступал в тень, просто и естественно, с неизменно упрямо падающим на его лоб локоном волос.

Приезд в Панаму шаха Ирана была картой, которую можно было разыгрывать, и она разыгрывалась. Иранцы, державшие в заложниках сотрудников посольства США в Тегеране, играли в кошки-мышки с Картером, а Торрихос вдруг почувствовал себя тоже за одним карточным столом с ними и попросил карту для своей игры. Он будет играть против избрания Рейгана президентом США.