Мой голос за тебя

После происшествия у фургона «Преамбулы», то есть с начала августа, Паркер писал Кэди сообщения каждую неделю. Это походило на рассылку, на которую она вовсе не подписывалась. Тексты становились все короче, совсем как дни в конце лета. Сейчас уже стоял октябрь, но послания все приходили — и против ее воли вызывали улыбку. Время от времени она пыталась отвечать. Только очень коротко. «Привет, Паркер». В глубине души она проклинала день, когда решила, что нужно прекратить едва начавшийся роман. Она ежедневно вспоминала его поцелуи, точно все это происходило с ней в какой-то другой реальности или в прекрасном сне. Она скучала по нему, и в памяти всплывали сцены: вот она заходит в его бар, он радостно встречает ее, они перекидываются фразами. Тогда она все воспринимала как должное. Как Кэди могла не замечать блеска в его глазах? Похоже, пыталась игнорировать очевидное — ведь она была помолвлена. Но теперь прятаться от себя становилось все труднее. А он тут как тут со своими посланиями. Она чувствовала, что необходимо отстраниться, сосредоточиться на себе, даже если это и не слишком логично.

Паркер, конечно, говорил правду: ничего дурного он не сделал. Но она была не готова снова подставиться под удар, поэтому предпочла отдалиться.

Сейчас неотрывно смотрела на айфон, размышляя, стоит ли отвечать, и если да, то что ответить. Постер с Декларацией независимости все еще висел над телевизором. Кэди едва не порвала его в день, когда произошел инцидент с фургоном, но плакат ей нравился, и она решила, что он тут вовсе ни при чем. Наконец она написала:

«Привет, Паркер. Я соскучилась… по коктейлю, названному в мою честь».

Вот и все, что она сумела из себя выжать.

Был четверг. В обеденный перерыв ей позвонили с ресепшена. На стойке ее ждал пластиковый стаканчик с соломинкой, упакованный на вынос, и конверт, внутри которого был фирменный бланк «Преамбулы» с запиской: «Твое здоровье. П.» Кэди отпила из стакана и улыбнулась.

Мэдисон не хотела смотреть дебаты, потому что страшно сердилась на Хэнка. Однако, подозревая, что мужа ждет провал, не могла не смотреть. Это было ее супружеским и одновременно гражданским долгом. Так что она попросила няню уложить Джемму спать, налила в бокал каберне и, прихватив бутылку — почему бы и нет? — отправилась в спальню.

Все происходящее напоминало спортивное соревнование. То же напряжение в мускулах, в каждом нерве — в предчувствии фиаско. Мэдисон желала, чтобы Хэнк вышел из гонки, но не таким образом. Она боялась мгновения, когда камера покажет его крупным планом, — гримасничающим, дергающим галстук, словно тот его душит. Она знала про карточки с подсказками. Она видела в его глазах опустошенность. И она надеялась, что в конце, прежде чем покинуть сцену, он сорвет ненавистный галстук, смотает в клубок и навсегда засунет во внутренний карман.