Мой горький Лондон

Солнце в тот день отражалось в асфальте и сверкало в трамвайных рельсах. В моих наушниках пела группа Lifehouse песню «First time». Невыносимо хотелось жить и вдыхать этот новый воздух перемен, но было слишком глухо в том месте, где якобы находится сердце. Боль непрожитой жизни, хотя откуда она, боль, у подростка шестнадцати лет? Мне было плохо от того, что я кожей ощущала что-то непостоянное и в корне неправильное во всем устройстве мира. Не знаю. Все здания привычно стояли на своих местах, но их холодные стены гнетуще давили на все мое бесполезное существо. Я глядела на эти рельсы, в которых поселилось солнце, и думала, что так, должно быть, бывает и в Лондоне. Я ходила по улицам и проспектам, которые знала наизусть, как свои пять пальцев, и ненавидела все: известные магазины, и неизвестные забегаловки, и трущобы, и респектабельные flats, и людей, которые терпели все это и любили, и жили здесь, в этом городе…

А потом пришла ночь, незаметно опустившаяся темнота укутала город, и я стояла на мосту. Далеко на горизонте еще не ушедшее солнце пламенело кроваво-фиолетовой полоской. Наверное, оно было тогда где-нибудь в Сан-Франциско или Бостоне, или Нью-Йорке… Солнце размером с океан и песчаные пляжи Лос-Анджелеса.

Я боюсь Америки.

Я боюсь ее. А Лондон – мой друг, самый верный друг, который способен подарить счастье. Только Лондон. London. My bitter London.

Я стояла на мосту, и внизу был страх. Коробки поездов и огни сигнальных фонарей, огромная масса воздуха, и сухие, старые деревья. И трубы заводов вдалеке, и новые модные высотки… И в ту минуту мной овладело холодное желание смерти – горькое дыхание осени, осень – жизнь, осень – смерть… Fall. Мои пальцы сжимали черные поручни моста: нервно, судорожно. Сильно… Я чувствовала силу, которая могла бы сделать меня счастливой, знай я, куда ее деть, но в том-то и дело, что я не знала, куда ее деть… Но эта сила могла убить меня… сила безнадежности, когда понимаешь, что ты бессильна. А внизу все было таким маленьким, таким геометрически правильным. Математика – ненавижу ее. Мои собственные мозги могли убить меня в те минуты, задавить, застрелить. Я знала, что в ближайшие несколько лет этот город по-прежнему будет держать меня в кандалах, в своих якобы дружелюбных объятиях.

Я была напряжена. Я готовилась к прыжку, который мог изменить все – раз и навсегда. Навсегда. «Ивлева Мария Антоновна» на сером камне. Рябина…

– Не делай этого.

Справа от меня стоял темный силуэт.

Ксюха.

– Что? – спросила я, резко повернув голову и вытащив из уха наушник.

– Не делай этого.

– Почему?

– А зачем?

Действительно. Черт, как она здесь оказалась?

– Как ты здесь оказалась? – зло спросила я.

– А какая разница?

Мы глядели на огни города вдалеке.

– Что, хотела красивой гибели? Романтической? М-да… Утром, когда тебя обнаружили бы железнодорожники, было бы мало романтики, уверяю тебя.

– Fu-u-u-ck… – я процедила сквозь зубы.

– Даже так? Ну что же, прыгай, а я погляжу.

– Черта с два! Чтобы ты стала последним человеком, которого я видела в своей жизни? – меня злило ее присутствие здесь, в моем «тайном» месте.

– Oh, my God. It is your life, only your life. – Совершенно спокойно сказала она, будто бы совсем не боясь за меня. Это моя жизнь. Только моя.

– YES! IT IS MY LIFE! – закричала я. – I CAN`T LIVE HERE, DO YOU UNDERSTAND ME? THIS TOWN IS PLACE OF DEVIL! ALL PEOPLE ARE IDIOTS, YES, I`M SURE! ALL PEOPLE! I WEAK, YES, WEAK AT THIS POINT, IN THIS SHIT! * – я прокричала это и, с силой оттолкнувшись от асфальта, побежала что есть духу из этого места, будто опомнившись, будто поняв, что чуть не совершила. Я не помню, как долго бежала, но мне было плевать, я чувствовала боль в легких, спотыкалась и все равно бежала. Огни мелькали где-то позади, цветными короткими полосами, и в ушах гремели строчки из песни «American Idiot». Потом села в изнеможении на какие-то кирпичи, и, согнувшись, черт возьми, заплакала.

– А я знала, что ты придешь. – Ксения стояла в прихожей и курила. – Заходи, если хочешь. Я, в принципе, не ждала гостей, но ты заходи.

Я закрыла за собой дверь, поставила ботинки на половик. Черт меня дернул прийти.

– Это можно на полку, – она кивнула вниз. Я тоже кивнула и убрала обувь, куда она сказала. – Проходи, – указала на диван. – Садись. А сама стоит в проеме. Не очень высокая, даже ниже меня. – Можно? – спрашиваю я, чтоб она освободила проход.

– Разумеется. – Она посторонилась. Я села на самый край дивана, огляделась. – Жарко на улице.

Она молча смотрит на меня, и я поняла, что, конечно, сказала глупость.

– Global warming, – снова попытка начать разговор. Эту фразу я увидела, кажется, в учебнике английского. – Глобальное потепление.

Ксюха задумчиво смотрит на меня, знаете, как смотрят на тумбочку – абсолютно ничего не выражающий взгляд.

– Yes, maybe, maybe, – произносит она, отталкиваясь плечом от дверного косяка и кидая сигарету в пепельницу. – Может, кино посмотрим?

– Ну-у… давайте.

– Мы же на «ты».

– Да?

– Да.