Мои идеологические диверсии (во времена от Горбачева до Путина)

Историки и политологи до сих пор с пеной у рта спорят о том, какими интересами в коммунистические времена руководствовались кремлевские начальники: национальными или интернациональными (т.е. идеологическими). Я лично думаю, что ни теми и ни другими. Вся деятельность советских чиновников всех рангов всегда определялась властными интересами аппарата, и прежде всего – внутриалпаратными отношениями. В безвольном обществе, где единственной реальной силой является власть чиновников, ничто иное невозможно. Национальные и идеологические факторы учитывались эпизодически и лишь постольку, поскольку в данный момент и в данном деле соответствовали интересам всего аппарата в целом или интересам отдельных группировок чиновников во внутриаппаратных интригах. Именно этим объясняется то, что одни и те же члены Политбюро в решении разных вопросов одновременно могли выступать и как «ястребы» и как «голуби». По этой причине общепризнанные как среди западных, так и среди наших доморощенных советологов теории о «ястребах» и «голубях» в кремлевском руководстве не имеют под собой никаких оснований.

Многие считают такую точку зрения на побудительные мотивы действий советских вождей бредовой. Может быть. Но вот в последние годы опубликованы и некоторые архивные документы, и мемуары тех, кто когда-то входил в высшие эшелоны номенклатуры. Бывший генерал-лейтенант ГБ Павел Судоплатов в своей книге воспоминаний «Разведка и Кремль» прямо утверждает, что все акции кремлевского руководства – от заканчивавшихся на Лубянке биологических дискуссий до кампаний против «безродных космополитов» – были всего лишь внешними проявлениями борьбы за власть между различными группировками внутри кремлевского начальства.

Возразят: можно ли всерьез верить бывшему главному сталинскому диверсанту и террористу?! Не буду спорить. Еще один пример. В книге Владимира Буковского «Московский процесс» (М.: «МИК», 1996, С. 120 – 128) приведен протокол заседания Политбюро, на котором решали, что делать с Солженицыным: сажать или не сажать. Категорически против уголовного преследования был только один «голубь» – тогдашний шеф ГБ Андропов. Буковский объясняет это опасениями Андропова, что в случае чего всех собак за Солженицына повесят ему на шею. Полностью согласен с Буковским. Действительно, Андропов и частично поддержавший его Громыко прекрасно понимали – приключись из-за следствия и суда над Солженицыным какая-нибудь неприятность (типа крупного международного скандала) – Политбюро сразу начнет искать промеж себя крайних. А при любом раскладе самыми крайними окажутся они двое как отвечающие в Политбюро за государственную безопасность и дипломатию. Так какие интересы преследовали оба этих «гуманиста» – национальные или идеологические? Ни те и ни другие. Все их поведение определялось исключительно шкурными внутриаппаратными отношениями.

Партаппаратчики были редкостными негодяями, но дело свое знали и государством управлять умели. Этого у них не отнимешь. Они создали очень хитрую, четко сбалансированную стабильную систему власти, благодаря чему советский режим благополучно пережил не только многочисленные предсказания скорого неминуемого конца, но и неоднократные констатации своего уже свершившегося краха.

Самую большую опасность для власти, основанной на произволе, таит сам произвол, который может выйти из-под контроля, дестабилизировать политическую систему и разрушить ее. Поэтому в коммунистические времена ограничению собственного произвола партаппаратчики придавали первостепенное значение. Существовали ограничители произвола, не позволяющие ему идти вразнос и стабилизирующие систему. В аппарате действовали нормы внутриаппаратной жизни, необходимые для стабильности власти – железные правила игры, одинаково обязательные и для Генсека, и для инструктора райкома, которые свято соблюдались

Нормы устанавливали то, что можно назвать системой дифференцированных произволов. То есть для каждого чиновника были строго определены рамки, в которых его произвол был возможен. Так на Руси когда-то воеводам давали «в кормление» волости. На произвол внутри рамок смотрели сквозь пальцы: воруй, да не попадайся. Но малейший выход за них рассматривался как покушение на основы существующего строя со всеми вытекающими последствиями. Нарушение аппаратных принципов, гарантирующих стабильность власти, не прощалось никому – ни Генсеку, ни колхозному бригадиру.

Террор, на котором всегда держался советский режим, легко может стать самостоятельным фактором, независимым от своих творцов, и всей мощью обрушиться на их головы, уничтожая породившую его власть. И в природе, и в обществе существуют процессы, которые начать легко, остановить невозможно. Террор – как обвал в горах: достаточно кинуть маленький камешек, как процесс начинает стремительно развиваться по своим законам, становится необратимым, и вот уже кинувший первый камень сметен многотонной лавиной. Террор – штука хитрая и очень опасная, с ним нужно обращаться крайне осторожно.