Мои южные ночи

Бежать из этого проклятого осиного гнезда, из чужого города, где все улыбаются тебе, поют дифирамбы и расточают льстивые комплименты, а за спиной только и думают, как бы разорвать тебя на куски. Где подруги оказываются шпионящими против тебя злопыхательницами, милые потешные стихотворцы – наушниками и интриганами, случайные знакомые – тайными агентами и вербовщиками, искренние пылкие юноши – беспринципными развратниками. А самое главное, где человек, которого ты когда-то любила, уважала безмерно, преклонялась перед его смелостью, самоотверженностью и силой, безжалостно выставляет тебя за дверь, испугавшись сплетен и пересудов.

Прочь, прочь! Бежать отсюда. Сохранить остатки здравого рассудка, а может, и, чем черт не шутит, самую свою жизнь.

Я ворвалась в номер, вытащила из шкафа чемодан и принялась беспорядочно швырять в него вещи. Меня душили слезы, и я, всхлипывая и задыхаясь, металась по комнате, не желая оставлять здесь ничего, чтобы не дай бог не возникло порыва вернуться.

Пару раз на тумбочке у кровати начинал звонить телефон, но я не обращала на него внимания, продолжала свой бешеный бег. Моей целью было убраться отсюда как можно скорее и никогда больше не вспоминать о том, что произошло со мной на этой древней земле.

Когда в дверь моего номера постучали, я поначалу даже не обратила на это внимания. С таким грохотом сваливала вещи в чемодан, что какой-то легкий стук не мог меня потревожить. И тогда в дверь забарабанили, заколотили так, что тонкая древесина, казалось, готова была рассыпаться в щепки.

Я даже испугаться не успела: слишком сильны были бушевавшие во мне чувства. И потому просто распахнула дверь и едва не влетела в могучую грудь режиссера Зелимхана Исаева, громадного Акулы.

– Ты что это мечешься? – добродушным басом спросил он меня. А затем, вглядевшись пристальнее, ахнул: – Плакала? Кто обидел? Кто посмел?

– Никто, – помотала головой я.

Не хватало еще, чтобы простодушный, как дитя, и огромный Акула решил покарать моих обидчиков.

– Просто я уезжаю, Акула.

– Что это ты удумала такое? – неподдельно горестно ахнул Зелимхан. – А я с ресепшн звоню-звоню, ты трубку не берешь. И мобильник не отвечает. Думаю, что такое? А ты вот оно что, уезжать собралась. Куда? Зачем?

– Домой, в Москву, – отозвалась я. – А что мне здесь делать? Пьесу мою закрыли, другой… другие проекты тоже сорвались. А просто так, по велению сердца любоваться вашими горными пейзажами и южными нравами – слуга покорная.

– Да подожди ты, пьеса, пьеса, – раздосадованно громыхнул Зелимхан. – Ты послушай! Я почему тут оказался-то. Меня же Ахмедов вызвал. Секретарь его позвонил – вам, говорит, назначена встреча в отеле таком-то, в конференц-зале. Я приехал, а Ахмедов мне вон что. – Он помахал у меня перед носом каким-то листком.

– Что это? – с вялым интересом спросила я.

А про себя подумала: вот, значит, что делал Тамерлан возле отеля. Получалось, он даже не для того приехал, чтобы объясниться со мной, так, поговорил по дороге с одной важной встречи на другую…

– Контракт! – гордо поведал мне Акула, как пятилетний ребенок, демонстрирующий гостям собственноручно собранную из конструктора машинку. – Совместный с Москвой проект. Художественный фильм на тему «Русский человек на Кавказе». Все подписано уже, только сценарий нужен.

Текст я пробежать глазами не успела – слишком уж яростно потрясал им Исаев в воздухе, – однако заметила, что в конце документа значится сумма с пятью нолями.

– Это здорово, Зелимхан, я очень за тебя рада! – искренне сказала я. – Только придется тебе искать другого сценариста. Уверена, в желающих недостатка не будет.

– Ты не понимаешь, – затряс головой Акула. – Посмотри внимательнее. Сценаристом должна быть ты, именно ты. Такое условие поставил Тамерлан Русланович. Специально подчеркнул – только ты.

– Я? – переспросила я, вспоминая, как Тамерлан смотрел сквозь меня в машине, как отстраненно со мной разговаривал.

Он твердо давал мне понять, что ни о каких отношениях между нами не может быть и речи, никаких слухов и толков он не приемлет. Но при этом уже знал, что передал на руки Зелимхану бумаги, подписав которые я останусь здесь, рядом с ним, надолго. Боже мой, да что же это был за невозможный, вывернутый, странный человек? Решительный и честный – по-своему, несгибаемый и твердый до жестокости, но в то же время справедливый и милосердный? Наверное, ему так и суждено было остаться для меня вечной загадкой, мужчиной, однажды мелькнувшим в моей жизни и оставившим след на долгие годы.

– Ты, ты! – заверил Акула, улыбаясь всей своей громадной акульей пастью. – Видишь, а ты уезжать собралась, глупая. Бросай ты это дело, мы еще повоюем!

– Да, – рассеянно отозвалась я, разглядывая бумаги, внизу которых стояла начертанная рукой Тимофея размашистая подпись.