Мои южные ночи

Вдруг меня словно перебросило в иное измерение, секунды потекли в другом направлении, превращаясь в минуты, а может быть, и часы. Я потеряла счет времени и цеплялась только за его голос. Голос, который странно изменялся в моем сознании, искажался и вдруг стал звонким, высоким и сильным – женским. Я почувствовала, как мулла наклонился ко мне, моего лица коснулось его сладкое дыхание, и мне вдруг показалось, будто одним своим присутствием, одним дуновением теплого воздуха он разрывает пелену страданий, окутавшую меня. И все происходящее вдруг обрело для меня странную, небывалую сладость, захотелось, чтобы это длилось вечно. Мир вокруг стал сужаться, пока не превратился в черную точку. Полыхнуло последним ледяным пламенем. Я потеряла сознание.

– Ибрагим! Магомед! Куда вы пропали, пострелята? – кричал голос на языке, которым я точно не владела. Однако все его странные звукосочетания, то напевные, то рычащие, отчего-то складывались в моей голове в осмысленные слова. – Ибрагим! Беги скорее, ужин готов!

Поначалу я удивилась: откуда взялся в комнате, где не было никого, кроме нас с муллой, этот молодой женский голос. Ко всему прочему, еще и обращавшийся, по всей видимости, к ребенку. На секунду мне подумалось, будто я наконец-то доигралась в своих выдуманных человечков, докукловодилась – и вот, тронулась умом, обезумела.

– Ну где же вы? Отзовитесь! Отец уже за столом сидит.

Отчего-то мне вдруг показалось, будто голос этот обращается ко мне. Я с трудом открыла глаза – и тут же зажмурилась от яркого солнца. Как, когда успела рассеяться бушевавшая за окном буря? И как могло столько солнца проникнуть в узенькую форточку кабинета муллы?

Я огляделась по сторонам и поняла, что не было никакой форточки, никакого кабинета, да и самого муллы уже не было. Прямо надо мной расстилалось высокое, до рези в глазах синее, ясное небо. Вдалеке маячили пики серых каменистых гор, увенчанные снежными шапками. В воздухе свежо пахло травами, солнцем и чистой водой от протекавшего неподалеку, весело скакавшего с камня на камень ручья. Струи его бликовали под солнцем, и кругом рассыпались отливавшие всеми цветами радуги хрустальные капли. А чуть поодаль темнели аккуратные домики горного села… Это как раз из-за забора одного из них доносился женский голос, звавший ребенка.

Я еще не вполне понимала, что произошло. Ясно было одно: мулла загипнотизировал меня, перенес мое сознание в какую-то вайнахскую деревню, расположенную высоко в Кавказских горах.

Я перевела взгляд вниз, на собственные руки, и в эту секунду меня ошпарило таким истошным ужасом, которого я не испытывала еще никогда в жизни. Руки, высовывавшиеся из коротковатых рукавов рубашки, вне всяких сомнений, крепились к моему телу, и все же… И все же это были не мои руки: маленькие, измазанные землей, исцарапанные, с обломанными ногтями, они явно принадлежали мальчишке лет восьми, не старше.

Я сдавленно охнула, ощупала одну руку другой, будто проверяя, верно ли все увидели мои глаза. Затем судорожным движением схватилась за голову и ощутила под пальцами жесткие, коротко остриженные кудри. Чувствуя, как по позвоночнику ползет ледяная капля пота, я заглянула в ручей, и отражение, искаженное рябью воды и солнечными бликами, не оставило никаких сомнений – я была вихрастым мальчишкой со вздернутым носом и с удивительно живыми, выразительными глазами. Сейчас глаза эти были до краев наполнены страхом.

Я не понимала, что мне делать теперь, как объяснить себе и смириться с тем, что я – женщина за тридцать, волей сумасшедшего колдуна заключена в тело восьмилетнего мальчика. Это противоречило всему, во что я верила, всему, чем до сих пор руководствовалась в жизни. И мне казалось, будто некая сила рвет мое сознание на куски, заставляет поверить в немыслимое.

Первым моим побуждением было вскочить на ноги, броситься бежать куда глаза глядят, орать, царапать лицо, словно в попытке извлечь из-под этой чужой кожи свою настоящую сущность. Но ничего этого сделать я не успела, потому что меня окликнули.

– Ибрагим! – позвал меня голос, теперь другой, не женский, а скорее детский. И раздавался он совсем рядом. – Ибрагим! Помоги, я… Ноги не чувствую…

Я обернулась. Или теперь мне положено было говорить «обернулся»? Ну да не будем вдаваться в семантику, я обернулась и увидела мальчишку чуть младше, наверное, брата или приятеля того, в чье тело я попала. Он сидел тут же, на земле у ручья, и испуганно таращился на собственную вывернутую под неестественным углом щиколотку. По лицу его медленно растекалась зеленоватая бледность, нога же в районе щиколотки, наоборот, наливалась синюшным цветом.