Мой Кир Булычёв, мой Рэй Брэдбери и другие мои писатели…

Во-первых, это как бы роман, который пишется на глазах у читателя. Журналист Дэн Майский едет в Зону писать то ли сценарий, то ли книгу; и, получив прозвище Печкин, пишет его, попутно рефлексируя: вот это, мол, лишнее для сюжета, вот это, мол, в самый раз, а тут бы «подпустить» приключений – пусть и не по правде будет, зато выразительно. Так что не совсем понятно, свидетелем чего Дэн был, а что досочинил.

Во-вторых, главное, что притягивает и не даёт оторваться от текста, – это богатство речевых особенностей персонажей произведения. Несмотря на довольно-таки небольшой объём, здесь есть все признаки романной формы: много персонажей, каждый со своей историей, многие в динамике… Но главное – речь каждого сталкера. Бывший учёный, стареющий еврей-интеллигент по прозвищу Матадор говорит изящно, с цитатами из классической культуры, афоризмами: «Устами младенца да мёд пить!» Печкин живёт в мире аллюзий на массовую и вообще современную культуру – тут и «Сердце ангела» с Микки Рурком и Де Ниро, и Ларс фон Триер, и прочий кинематограф. Майор по прозвищу Майор говорит как рубит: по одному-два слова, так, что из одного предложения получается несколько: «Я уже. Доложил, что. На вашу территорию ушёл. Киллер. Он должен исполнить. Кого-то из ваших». Украинец Мыло говорит на суржике, и это особая песня. «Мыло, сколько у нас гранат?» – спрашивает его Матадор. «Та я с вечера усё думав, усё гадав: гранаты чи сало? Сало чи гранаты? И вый-шла перемога сала…» Сибиряка-старообрядца Топтыгина вообще понять трудно, потому что говорит он «как при царе Алексее Михайловиче»: «Дак я говорил ему: не уроси, на гнев напятишься, чибышок отрежу! Раз говорил. Два говорил. А он уросит и уросит!»

В-третьих, есть, что называется, «юмор для своих» – доведённая до абсурда «добролюбовская проза». Тут есть и бессмертный, но постоянно убиваемый российскими писателями-фантастами в своих произведениях Семецкий – звучит даже поговорка «Туда ходить – всё равно что Семецкого страховать». Тут есть и рачительный сталкер Сидорович, издателя с такой фамилией любители фантастики хорошо знают. Есть и совсем уж тонкий намёк: одного из сталкеров за косоглазие зовут Коломбо, но лишь один раз его называют по имени – Олег… На какого писателя намёк – угадайте сами. Не хочу обидеть друга.

В-четвёртых, совершенно очаровательно нарисован быт сталкеров – словно каких-то пряничных ковбоев. Они собираются в баре «Хардчо» (отсылка к заведению «Боржч» у Стругацких!) и слушают песни местной звезды, барда Серёги Воркуты с рефреном «Всё остальное – судьба!».

Но самое главное – Успенский словно выворачивает наизнанку саму идею той Зоны, что предстаёт в компьютерной игре S.T.A.L.K.E.R., но и в повести Стругацких «Пикник на обочине», и в картине Андрея Тарковского Зона тоже другая. Зона в романе «Остальное – судьба» не одна – их несколько. Есть та Зона, в которую ходят сталкеры, она примерно такая же, как во всех книгах проекта. Есть Зона, какой её представили массовому потребителю информации СМИ и фильмы Хохливуда, поднявшегося на этой теме. В главе, посвящённой «сталкерскому» приключенческому кинематографу, Успенский оттягивается по полной! «Сокровища Агропрома», «Однажды в Зоне», «Дважды в Зоне», «Дважды в Зоне – 2», «Завжды в Зоне»… Всё очень остроумно… Но это ещё ладно: у самого главного героя романа, благородного сталкера-спасителя по прозвищу Белый, своя Зона. Он видит её прошлое, видит, какой она была до Второй катастрофы, и бо́льшая часть ужасов его не касается. Он как бы существует в параллельном мире. Но и это ещё полбеды! В финале книги Зона снова преображается… Так какая же она на самом деле? А вот такая она, Зона-матушка, – у каждого своя. У каждого – неповторимая. Точно так же, как своя Зона у каждого настоящего писателя, который берётся поучаствовать в межавторском проекте.

* * *

И снова прошло почти три года, прежде чем вышла очередная книга Михаила Успенского, «Богатыристика Кости Жихарева» (2013). А это в фантастике, к которой по традиции, но, как я уже писал, по-моему, по ошибке приписывают этого глубокого и разнопланового писателя. И книга эта весьма неожиданная, на мой взгляд, просто этапная…

Перерыв был столь длительным, что я тогда уже хотел начинать свой очередной очерк о творчестве Успенского словами: «Обычно поводом для написания статьи об авторе становится выход новой книги, а поводом для этой работы стал длительный “невыход” ничего нового…»