Мой лучший друг

— Погоди, погоди, — остановил меня кеп. — Дай-ка, мать, нам еще чайку. Мы поговорим немного. Успею належаться, — он огорченно покачал головой. — Плохо мы работали с Александром Ивановичем. Пока были на борту, все держалось. Стоило уйти — и все полезло по швам… А Палагину скажи, что я на него крепко обижен: распустился. Пусть вспомнит, чей он сын. Шестьсот тихоокеанцев полегло в одном бою за украинскую деревню Ивановку. Все белое поле черными бушлатами укрыли тогда матросы. Надо было взять деревню! И они взяли. Там теперь памятник. На нем золотом выбиты имена погибших. И первым идет главстаршина Петр Палагин. Сын его боцман Палагин якорь туда отвез. На братскую могилу…

* * *

Февральские ветры продували Камчатку насквозь. Они отшлифовали снег до блеска, и днем, даже без солнца, глазам больно было глядеть на глыбищи вулканов, на сопки, взявшие бухту в кольцо.

Мы уходили в очередной рейс. Рихарда Оттовича врачи не отпустили. И не знаю, сумеет ли он вырваться в море еще хоть раз.

«Чукотку» поведет Синельников. Коли оставили его на борту Янсен и Александр Иванович, значит, еще надеются, что из него выйдет толк.

Ветры очистили бухту ото льда и носились, косматя волны, из конца в конец, и вода в бухте бурлила и кипела, как в котле при хорошем огне.

«Чукотку» основательно качало, нижняя площадка парадного трапа то и дело хлопала с размаху о пирс. Палагин приподнял ее. И теперь, чтоб взобраться на корабль, приходилось выжидать, когда площадка опустится к земле, потом высоко подпрыгнуть. И некоторые делали несколько таких козлиных прыжков, чтобы угодить, наконец, на трап.

Уходили и подходили грузовики. Портальный кран то и дело медленно простирал жирафью шею над главной палубой, пронося доверху набитую объемистую сетку. И боцман крутился как заводной. Дел у хозяина палубы было невпроворот.

КОГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ «БЕЗЫМЯННЫЙ»?

Каждый вечер мы собирались у Вадима Сергеевича. Куда еще было податься нам, троим капитанам, оказавшимся пассажирами на маленьком суденышке в беспросветном долгом плавании?

Мы валялись в постели чуть не до обеда. Гуляли по палубе. Вокруг расстилался хмурый осенний океан. До чего же он тосклив, оказывается. Когда занят работой, этого не замечаешь.

Погуляв и продрогнув от пронзительного свежака, мы торчали по нескольку часов кряду в рубке радиста, надеясь услыхать голоса родных кораблей. Но они были еще далеко, их голоса не долетали сюда…

Ровно в двадцать два ноль-ноль мы стягивались в каюту капитана. К этому времени у него заканчивались дневные дела.

К нашему приходу буфетчица успевала накрыть на стол. И мы неторопливо — куда спешить? — закусывали, вели пространные разговоры, пускались в воспоминания — удел всех отринутых от настоящей, повседневной жизни. На промысле порой так ухайдакаешься, что не чаешь до койки добраться, не то чтобы время найти ворошить прошлое.

Мы засиживались у Вадима Сергеевича глубоко за полночь. И он, как мог, старался помочь нам пережить угнетающее плавание. И ему это удавалось.

Вадим Сергеевич повидал на своем веку многое. Успел захватить войну, не раз хаживал в Америку за провиантом, медикаментами и прочими грузами, в которых так нуждалась страна. Это были легендарные морские рейсы через океан, где на пустынных дорогах моряков подстерегали японские морские охотники и немецкие подлодки. Вадиму Сергеевичу было тогда чуть больше двадцати.

Понятно, как относились мы, молодые капитаны, к старшему собрату. К этому примешивалось и то, что он командовал не каким-нибудь там обычным рыбацким или транспортным судном, а спасателем. В глазах моряков спасатель — вроде доктора. Когда прижмет, только на него, на дока, уповаешь. Только он один из всех людей, окружающих тебя, сможет помочь тебе не отдать концы…

Плавание предстояло долгое, больше месяца. А тут еще, только вышли из порта, пришлось свернуть с курса и двигаться не на восток, а строго на север. В Анадырском заливе траулер-бедолага намотал на винт собственный трал, и никак не выпростаться ему, и несло его медленно и верно на чукотские скалы.

Водолазу было на два часа работы, а спасатель «Зевс» потерял на переход в Анадырский залив и обратно целых шесть суток. Шесть суток, и это тогда, когда наши души рвались на родные корабли, промышлявшие рыбу где-то возле Южной Америки!

Подменные капитаны забросали нас телеграммами. Им пора было отправляться в порт, да и нам, по всему, давно уже надлежало быть на своем месте. Отпуск кончился. Отгулы, положенные морякам за воскресные дни, проведенные в рейсе, тоже иссякли. Но другой оказии, кроме «Зевса», в те далекие края в ближайшее время не предвиделось.

Спасатель «Зевс» имел приличный ход. Но как взглянешь на карту, на это неоглядное пространство Тихого океана, так и охватывает уныние. Самый быстроходный корабль движется черепахой на океанских дорогах, насчитывающих тысячи миль.