Мой лучший друг

Я представил себе вдову Авинову. Чувствовалось, что она молоденькая. Как дико, неправдоподобно звучит в наши дни: молоденькая вдова. Они, конечно, строили с тем мотористом Авиновым, тоже салагой, планы на сто лет вперед. По себе знаю. Может, он и в море ушел, не испив до дна медового месяца. Мне самому когда-то на первом месяце женитьбы пришлось идти в рейс. Каждый день такие телеграммы закатывал, что кеп и радист, как я теперь понимаю, не могли читать их без улыбки и исподтишка, сожалеючи на меня поглядывали: парень как парень, а слюни распустил. «Считаю часы до встречи, целую сто миллионов раз…» Этой чепухой у меня каждая депеша заканчивалась.

Вот что может сделать с человеком несвоевременный выход в море… А эта женщина… От любви не сходят с ума. Но если вдруг жизнь, казавшаяся наполненной до краев ожиданием встреч, семейных радостей, всего-всего, что связано с любимым человеком, в какой-то день вдруг станет пустой и лишенной смысла, потому что единственного в мире, самого близкого больше нет, — этого человек может не выдержать.

Авинову, конечно, лечили и вылечили. Но когда приходит циклон, она вновь оказывается в прежней жизни и тянется душой к своему Павлику, она ждет его, потому что главным в ее прежней жизни было ожидание.

Мы не выпускаем изо рта сигарет. И Вадим Сергеич, оглядев каюту, где под самым потолком висела сизая туча, отвернул барашки иллюминатора. Стало слышно, как шуршат волны вдоль борта. Ветер, плеснувшись в каюту, закрутил, разгоняя дым, сорвал с капитанского рабочего столика под иллюминатором какие-то исписанные листки…

— Нам надо всегда возвращаться, — глухо сказал старый капитан. — Во что бы то ни стало приходить из плавания. Потому что в конце концов дело здесь не только в нас самих.

МОЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ

Мы с Нюркой поднялись затемно. Печь растапливать не стали. Быстренько поели вчерашней картошки и вышли в предрассветные познабливающие сумерки.

День предстоял необыкновенный. Мы готовили посылку на фронт. Вот уже три месяца, с тех пор, как Нюрку приняли на завод и она стала два раза в месяц приносить получку, возмечтали мы о посылке. Я уже и ящичек припас, ладный такой. И глядя в его желтое нутро, планировал, что туда положить. Мне виделись на дне его добрый шмат сала, обвалянного в соли, два стакана махорки и носки, белые, пушистые, из настоящей шерсти, в которых на любом морозе, что дома на печке.

С каждой получки мы с Нюркой откладывали на посылку. И вот наконец-то идем! Проплывают темные нахохленные дома нашей улицы. За ними, в стороне от дороги, вдали — никогда не дремлющий завод.

Никто не попадается навстречу, вот до чего рано мы встали. Но дел сегодня много, и каких дел — разве улежишь! Мы шли ходко. Впереди стало светать, как будто кто приподнимал край продырявленного во множестве покрывала, а за ним был вечный свет.

У меня с этим днем, кроме посылки, была связана еще одна серьезная мечта. Мечта о лыжах. Но это — если останутся деньги от посылки. Главное — посылка. В конце концов обойдусь и теперешними, из бочечной клепки, тоже прут, будь здоров!

Я приготовился к худшему, однако в самой глубине души надеялся, что мне повезет, — смотря какой базар будет. А вдруг сало подешевеет, и нам хватит на все, и, может, сегодня понесут меня настоящие лыжи с самой высокой горы, как на крыльях.

По белым степным снегам разметалась розовая заря. Было тихо и морозно. Но тепло нам было, и столбы городских розовых домов приближались заметно.

Когда проходили огороженное колючей проволокой поле, из дальнего, приземистого, полукруглого строения под названием ангар выскочил самолет и понесся прямо на нас, оторвался и, сложив лапки с колесиками, с ревом пролетел над нашими головами.

— На фронт! — крикнула Нюрка. Она-то знала. На этом, взлетевшем, тоже было кое-что сработанное ею…

Потом мы проходили станцию. И надо было далеко обходить состав с танками, поросшими белой морозной щетиной. И это было приятно: чем длиннее состав, тем лучше. Дает жизни Урал!

Я начал было считать танки, но Нюрка схватила меня за руку и потащила, и я подумал, что считать не надо, не надо мне знать, сколько танков направляется к фронту, потому что это военная тайна. И хотя я свой, все равно знать мне не положено…

На базаре было людно. Сквозь толчею мы прошли к молчаливому рядку круглых, закутанных в пуховые платки теток, которые торговали мясом и салом. Тетки, приехавшие из дальних деревень, отвешивали на безменах кому мяса, кому сала, комкали пачки синих и красных денег и совали, совали их за пазуху. Наверно, потому они и были такими толстыми, что много денег напихали в себя…

Нюрка приценилась у одной, у второй. Нет, цены были высокими и твердыми, нечего было и думать о том, что сбавят. И мы пошли на толкучку за носками, чтоб не обмишулиться. Не то возьмешь сала, а на носки не хватит. Да и на махорку надо было оставить.

Черт с ними, с лыжами!

Шли мы с базара довольные. Я не давал Нюрке нести покупки, пока руки не отвалились от тяжести. Но как блаженна была эта тяжесть!