Мой маленький Советский Союз

Погода была солнечная, повсюду по двору летали бабочки-капустницы, пчелы и стрекозы, тоненько подавали голоса птицы в кронах лип, рябин и берез, растущих вокруг здания. Трава была мне по пояс, к воротам вела потрескавшаяся асфальтированная дорожка, от которой отходило множество тропок, одна из них вела к туалету, другая – к большому крану, третья – к заброшенному колодцу, а четвертая – к заботливо огороженному обелиску, на котором были выгравированы имена погибших в Великую Отечественную войну выпускников училища.

Постояв немного у обелиска – в таких местах меня всегда охватывало благоговение на грани со священным трепетом, – я вышла за ворота и пошла по широкой улице с деревянными домами – туда, куда шли и другие редкие прохожие. И вскоре оказалась на центральной площади поселка, по кругу которой располагались магазин, столовая, поселковый совет и главная достопримечательность – высокий старинный заброшенный собор. В чахлом скверике вокруг собора вповалку лежали мужчины; потом я узнала, что под вечер их уносят чуть ли не на спине подходящие по одной женщины. Да что там говорить, вскоре выяснилось, что единственными еще как-то стоящими на ногах мужчинами в Епифани были председатель поселкового совета и начальник милиции, да и те стояли нетвердо.

Первым делом я направилась к собору, от которого так и веяло, как в музее Васнецова, а потом на Красной площади, седой стариной. Я попыталась проникнуть внутрь, но усилия мои оказались тщетными – массивную чугунную дверь моим тонкокостным плечом было не сдвинуть.

Но зато я смогла подтянуться, ставя ноги на выбоины в стене, к решетчатому, но не застекленному окну и сумела разглядеть едва проступающие лики святых на фресках. Они казались странными и пугающими – настолько далеки были от этого сквера, от этой почти безлюдной площади и даже от того места, где находились, – земляной пол собора был густо усеян бутылочными осколками.

Слегка подавленная и в то же время преисполненная каким-то странным волнующим чувством, я спрыгнула и пошла куда-то наобум по одной из улиц, которую пересекали другие улицы, – улиц, вливающихся друг в друга, пересекающихся и параллельных, в Епифани было великое множество.

Я шла и шла, решив посмотреть, где же конец, и вышла к громадному высохшему дубу, обвитому тучей оглушительно каркающих в звучной тишине ворон. На некоторых ветвях громоздились гнезда, над которыми тонким дымком вились отдельные вороньи семейства.

За дубом стояла церковь со златоглавым куполом. Она была небольшая и, кажется, действующая.

Будучи убежденной атеисткой, я никогда еще не заходила в действующий храм, хотя храмов в Тбилиси было великое множество. Сей вид зодчества я любила, и очень даже, но любила снаружи – внутрь меня не тянуло. Когда кто-то из моих знакомых во время прогулок по архитектурно богатому проспекту Руставели, помявшись, робко давал понять, что хочет ненадолго отлучиться (зайти в храм), я оставалась в молчании на улице, в глубине души сожалея о неразумии и косности этого своего знакомого – лучше бы читал Маркса и Ленина! Но тут я решила – была не была, ведь это русская церковь, к тому же старинная, и пора бы уже посмотреть все как следует. И я направилась прямо в распахнутый дверной проем, благо церковь была не огорожена. Но вдруг наткнулась на сидящую на крыльце на табуретке сгорбленную в три погибели старуху с палкой в руке.

– Куда?… – сказала она зло и скрипуче. – А ну назад! В брюках сюда не ходят!

И я, попятившись, ретировалась.

Каркали вороны, падали, кружась, листья с полуоблезлой, болезной какой-то липы, лаял пес. И мучительно саднил внутри черной вороной отголосок скрипучего, корежащего душу голоса старухи…

Направо через проселочную дорогу виднелись кресты на могилах – там начиналось кладбище. Гнет всего этого буквально вытолкнул меня с поселковой окраины и, подгоняя, будто злой ветер в спину, принес к родному – теперь уже родному – педучилищу.

Возможно, с той поры действующие церкви стали ассоциироваться у меня с запретами и кладбищем, что трансформировалось в страх смерти и неприязнь к мертвенному фарисейскому духу, который я начинала ощущать сразу же, как только переступала порог большинства храмов. Так продолжалось у меня по жизни очень долго и немного развеялось лишь после того, как я углубилась в литературу о смысле храмовых Таинств.