Мой Милош

Не нравилось мне, когда на Западе Достоевского повсеместно готовили под фрейдистским соусом, то есть рассматривали исключительно как гения психологической интуиции. Вынужденный выбирать, я предпочитал его метафизику, или, как считает Бердяев, его пневматологию. Существовало столько зон, которые приходилось замалчивать попросту ввиду географического и исторического невежества слушателей, то есть их следовало бы вводить в курс дела от самых начал. Например имение Достоевских близ Пинска. Нет полной уверенности, что боярин родом из татар, который в XVI веке получил это поместье в Великом Княжестве, был предком Федора Михайловича. Но сам он в это верил, и его отвращение к католичеству находит объяснение в истории шляхты Великого Княжества, в том числе и рода Достоевских, который, кстати, часто упоминается в уголовных хрониках XVII века. Они перешли в католичество, предали православие, ополячились. Дед писателя был священником, но не православным, а греко-католическим. Загадочный Свидригайлов в «Преступлении и наказании» – кто знает, не главный ли герой романа, зловещая тень Раскольникова, а может, и самого автора, – носит фамилию, идущую от литовского князя Свидригайло, который правил восточной частью родины Достоевского.

То есть всегда встает вопрос: что включить, а что исключить. Попросту материал слишком велик на один курс, наследие огромно, так что одного из главных романов собственно хватило бы, а тут надо преподать всё. Правда, несколько раз мне удалось посвятить весь курс одной книге – «Братьям Карамазовым». Кроме того, если борение Достоевского с собственным неверием волновало меня больше всего, это не значит, что я мог обойти стороной необычайное построение его рассказов и романов, замечательный анализ которого мы находим у Бахтина. Введенное им понятие «полифонического романа» нельзя отделить от вопросов о том или ином смысле данных страниц текста. Если, например, признать «Братьев Карамазовых» полностью полифоническим романом, то его героев и их философию пришлось бы счесть совершенно самостоятельными, оставив автору место в сторонке как воздерживающемуся от собственного мнения. Однако в диалектике святости и зла (старец Зосима и Алеша Карамазов с одной стороны, атеист Иван Карамазов – с другой) Достоевский не вполне беспристрастен, хотя некоторые русские критики (Шестов!) считали, что степень его самоотождествления с Иваном заходит очень далеко.

Одной только хроникерской точности произведений Достоевского хватило бы на отдельный курс. Так, внимательный читатель, например, «Бесов» найдет там обзор всех поочередных фаз, через которые проходила русская интеллигенция от 1840-х до 1870-х, и событий, которые ее волновали. Всё это творчество оказывается сознательным закреплением и комментированием перемен русской мысли. Пойти за этой ниткой означало бы превратить лекции о писателе в лекции о России XIX века.

Достоевский в отношении к Западу

Или Достоевский и Запад. Его первое путешествие за границу, во Францию и Англию в 1862 году, стало решающим в его устойчивом отвращении к цивилизации денег. Европа – это были «священные камни», но в то же время бесчеловечность эксплуатации и нищеты, фабрики, где работали дети, улицы Лондона, полные оборванцев, орды малолетних проституток. Таким образом, нравственное возмущение поддерживало тезис о деградации Запада. Здесь писатель еще ярче гиперболизировал позицию славянофилов и мог бы быть помещен в компанию Константина Леонтьева, который дал западным парламентам презрительное прозвище «говорильни» [здесь и далее курсивом – по-русски в тексте]. Спор с Западом (то есть с западным капитализмом) составляет самую суть мессианских галлюцинаций Достоевского, однако, чтобы осветить их, следовало бы рекомендовать студентам прочесть свидетельства иностранцев о России (я пробовал). Прежде всего маркиза Астольфа де Кюстина, который ненавидел республиканские идеи и поехал в 1839 году в государство Николая I, чтобы ознакомиться со здоровым самодержавием, а вернулся в ужасе от того, что увидел. Существует такое знание русских о России, на которое, по их мнению, лишь они, и никто другой, имеют право. Живой ум маркиза проник в их печальные тайны, и его «Письма из России» вызвали такое возмущение, что царские дипломатические и полицейские службы долго старались устроить, чтобы ему ответил какой-нибудь француз с громким именем. Выбор пал на Бальзака, так как можно было оказывать давление на госпожу Ганскую, но ничего не вышло. Кюстин счел чертами русской цивилизации малое сходство действительности с фасадом, стирание границ между правдой и ложью, равнодушие к тому, что в других странах называют честью и честным словом, а также безграничные имперские мечты, которым служат армия и веками натренированная дипломатия. «Русские призваны к серьезным делам». Это, однако, ничего хорошего не сулит Европе, и Кюстин желал предостеречь.