Мой Милош

Я, кажется, сумел бы восстановить ход мыслей этого студента. Если «Бесы» так верно описывают деятельность революционных групп в Америке, хотя дело происходит в России на сто лет раньше, если предостережение Достоевского оказалось пророческим, потому что группа Нечаева, которая послужила ему образцом, самим своим существованием предвещает другую, более серьезную революционную организацию, это значит, что и в Америке ход вещей сложится точно так же. То есть, если ты не сторонник левых, надо оценивать деятельность левых групп типа анархистских как дурацкую, на уровне шутовства Петра Верховенского, и следует сразу делать ставку на движение, за которым будущее, централистически и иерархически организованное, опирающееся на марксизм (о котором, готов спорить, этот студент не имеет понятия: детская наивность американцев в том, что касается какой бы то ни было философии, общеизвестна).

Иначе говоря, студент получил от «Бесов» откровение: о том, что история нашей планеты составляет единство, развивающееся «закономерно», по определенным «законам», а значит, происшествия в провинциальном российском городе не следует рассматривать как экзотический подход, возможный лишь среди славян с непонятно запутанной психикой. Наоборот, революционные явления на всём земном шаре идут примерно одним и тем же ходом, а русская интеллигенция в этом обогнала остальное человечество. Таким образом, студент испытал, как я назвал бы, «гегелевский укус», что сегодня возможно, если даже не читать никаких философов.

Специфика рассуждения о законах развития состоит в том, что ум ведет себя, как заяц, попавший под автомобильные фары: он может бежать только вперед, то есть если бы не свет от фар, шоссе осталось бы малой частью пространства полей и лесов, но только шоссе и видно, полей и лесов, которые совсем рядом, не видать. Это, конечно, не значит, что попасть на ровное шоссе – то же самое, что принять тоталитарные верования. Многие противники тоталитарной организации общества, особенно если их взрастила восточная система, рассуждают схоже, только наоборот: американский сорт «бесов», хотя они действуют в контексте иного общества, нежели русское общество прошлого века, кажется им зловещим предвестием того же самого, что случилось в России, литература, искусство, нравы всего Запада как будто повторяют декадентство, характеризующее несколько последних десятков лет царской России, и т. п. Каждый, впрочем, может на себе самом проверить силу таких обобщений, которые лишь после более длительных размышлений обнаруживают свой подозрительно логический и как раз поэтому в высшей степени алогичный характер.

Так называемые законы развития – вопрос слишком сложный и таинственный, чтобы ими чересчур заниматься, не боясь впасть в одержимость. А если кто-нибудь избегает определенных сфер ради сохранения здоровья – очень хорошо. Потому же, наверное, имея возможность стать профессором общественных наук, на что мне давал право мой диплом, я предпочел остаться профессором литературы. Однако давным-давно, 25 лет назад, я написал книгу «Порабощенный ум»[35], в которой старался представить случаи «гегелевского укуса», по сути не отличавшиеся от случая моего американского студента.

За эту книгу мне многое пришлось вынести, притом от ее польских читателей. Некоторые заядло травили меня, используя средства достойные и недостойные, в уверенности, что уничтожить такого опасного типа – это вершина их призвания, может, даже призвание всей их жизни. Книга, по их мнению, доказывала, что ее написал коммунист, и любое oratio obliqua вкладывали в уста самого автора. Другие, не заходя так далеко, считали, что все мои рассуждения о причинах, по которым мыслителей ХХ века влечет марксизм, – чистая фантазия, что в Польше не какие-то там философии несли ответственность, а один только обычный страх, и что я наврал, для того чтобы оправдать себя и своих коллег.

Прошло много лет, и, быть может, в Польше, где исчезла магия «исторической необходимости», уже трудно воспроизвести описанные в книге обряды, зато «порабощение ума» стало заурядным в западных странах. Я не возвращался бы к этой теме, если бы не то, что как раз тогда, когда тот студент рассказал мне о выводах, которые он извлек из чтения Достоевского, я получил новый номер «Культуры», где Густав Герлинг-Грудзинский еще раз повторяет то, что я так хорошо знаю из прошлого: что «Порабощенный ум» – «отлично написанная книга, но ошибочная, „выдуманная за письменным столом“».