Мой наркотик (СИ)

С тех пор меня держали на привязи. Водили мыть и в туалет в смирительной рубашке, когда меняли постель, тоже надевали ее, а к моему обычному надзирателю прибавился второй. Еще в мою палату все время заходили технички, причем попарно. Они не обращали внимания на меня и мое состояние: гремели ведрами, громко разговаривали и ржали хлеще породистых кобыл. Все мои просьбы заткнуться и не шуметь они игнорировали, словно я мебель или гниль в углу. Те две недели мне казались нескончаемыми, наполненными страданием и болью, которая и не думала уменьшаться. В конце концов я начал к ней привыкать, к персоналу стал более равнодушен, перестал дергаться и чего-то просить. И стоило мне со всем смириться, как на место боли пришла апатия. Это состояние ненамного лучше предыдущего, потому что в тот момент действительно понимаешь, что значит быть овощем. Именно тогда в мою палату вошла женщина средних лет, стройная, в очках с тонкой оправой и завязанными в хвост рыжими волосами. Светлана Васильевна – мой лечащий врач. Представилась, взяла стул и уселась на него посреди комнаты. Она смотрела на меня и что-то молча писала. Вероятно, все психологи умеют читать мысли, только на тот момент у меня их не было. Голова была пустая и звонкая, как арбуз.

– Ваш друг, Иван, рассказал мне, что внутривенно вы начали принимать героин всего четыре месяца назад, это так? – тихо заговорила она и впервые подняла на меня глаза. Они оказались ярко-голубыми.

Я молчал и рассматривал ее, словно не слышал вопроса, словно время вокруг нас остановилось и мы оказались в вакууме. И она меня не торопила, давая возможность себя осмотреть. Красивая, хотя я никогда не любил блондинок. Кожа молочно-белая, не тронутая загаром, руки тонкие с аккуратными ноготками, ноги стройные и длинные – хоть портрет пиши. Я лежал на кровати и был не в состоянии произнести ни слова. Нет, не потому что был сражен ее красотой, а потому что не было сил пошевелить губами. Но время шло, и игра в гляделки начала надоедать. Я собрал все свои скромные силы в кулак и прошептал:

– Да.

– Вам повезло, синдром отмены в вашем случае не представляет собой особой объективной опасности для жизни. Все болевые ощущения являются фантомными, то есть это своего рода болевые галлюцинации мозга, не желающего самостоятельно производить вещества-регуляторы. Нервная клетка, которая привыкла жить в условиях повышенного «электрического напряжения», теперь не может привыкнуть к нормальным условиям, поэтому длительное время вас будет преследовать некое подобие депрессии. Аппетит появится не скоро, так же как и нормальный сон. Но это не значит, что есть и спать не нужно. С этого дня вам регулярно будут ставить капельницы с глюкозой, чтобы не допустить истощения, а также поить и давать снотворное. Надеюсь, к концу этой недели вы сможете питаться самостоятельно и мы переведем вас в общую палату.

– Отвяжите, – попросил я хрипло.

Она покивала, встала и покинула палату, не проронив ни слова. Следом вошел мой старый знакомый санитар. Действительно развязал, но вместо того, чтобы оставить в покое, сдернул с койки и потащил в душ. Это означало, что и постель мне поменяют.

– Будешь продолжать гадить под себя, я тебе что-нибудь сломаю, – пробасил он, вталкивая меня в санузел. Там беспардонно раздел и толкнул под прохладные струи воды. Это несколько отрезвило, и я понял, что тело больше не выламывает от боли. Первая и самая страшная стадия была позади.

Но со временем не стало лучше. Пришло равнодушие. Я словно превратился в комок из ваты. Мог ходить, стоять, есть, но не хотел. Сил и желания не было ни на что. В «ломке» все раздражало, а потом стало противным – лица людей, вид из окна, любые слова и действия казались бессмысленными и тупыми. Ничего не хотелось, и ничто не интересовало, ни-че-го. Героина хотелось, что ни говори, но тоже как-то вяло… Была в мозгах постоянная мыслишка о «белом». Если бы дали, не отказался, а так все равно, что его нет. Зачем жить – непонятно совершенно, но кончать с собой – тоже вроде незачем. Да и силы на это нужны… Единственное, что я мог, это лежать и смотреть, как по стене ползет муха. Мысли в голове двигались заторможено, по цепочке, сначала одна: «хочу писать», потом другая: «надо сходить в туалет»… Сложнее мыслей не было. Звуки слышны как-то издалека; когда к тебе обращаются, половина «не доходит», как будто погружен в какие-то свои мысли, которых на самом деле нет.