Мои нереальные парни

– Да, и мы заприметили трех сестер Митфорд: Диану, Нэнси и Юнити, – добавил папа, усаживаясь на ступеньки лестницы, чтобы разуться. – Вот бы подслушать, может, они говорили о политике.

– Разве они все не… – начала было мама. Я метнула в нее взгляд, напоминая о нашем уговоре. – О!.. Вот так встреча.

– И мы ходили в папину любимую венгерскую кондитерскую, – попыталась я незаметно сменить тему. – Поели кофейных пирожных.

– Похоже, вы удачливо провели время, – сказала мама.

– Удачно, – ответил папа и встал, держась за перила.

– Что, прости?

– Правильно говорить «удачно провели время», – сказал он. – Не «удачливо». Слова-паронимы.

Мама ненавидела, когда ее поправляли, я унаследовала эту черту от нее.

– Как скажешь, Билл, – не стала спорить она.

– Папа, хочешь чашку чая?

– Да, пожалуйста, Би, – ответил он, удаляясь в гостиную.

– Здесь Гвен, – сказала мама, когда он закрыл дверь.

Мы пошли в кухню. Гвен сидела за столом с ручкой в одной руке и кружкой чая в другой и что-то читала в своем блокноте. Она подняла глаза и одарила меня теплой широкой улыбкой.

– Нина, как дела?

– Все хорошо, спасибо, как у вас?

– Очень хорошо. Мы с вашей мамой обсуждали последние новости.

– Я рассказывала Гвен о том, что он до сих пор встает посреди ночи.

– Что вполне нормально на данном этапе, – сказала Гвен. – Его внутренние часы перестраиваются, это накладывает отпечаток на его ощущение времени и, конечно, очень сбивает с толку. Он не понимает, почему на улице темно в полночь – ему кажется, что сейчас утро, а он недавно проснулся.

– Да, поэтому он в три часа ночи возится внизу, – сказала мама.

– По крайней мере, он не выходит из дома, – заметила я. – Хотя, наверное, тебя это жутко раздражает, мама.

Она благодарно кивнула. За время болезни отца я поняла, что зачастую ей требуется только признание трудностей, с которыми она сталкивается.

– Есть изменения в его поведении, которые вы хотели бы обсудить? – спросила Гвен. – Какие-нибудь новые фантазии?

– Они примерно одинаковые, – ответила мама. – В основном он просто существует в другом времени и думает, что все еще работает или что его мама до сих пор жива. Иногда он более далек от реальности.

– Наверное, все из-за того, что он столько читает, – предположила я. – Он всю жизнь путешествовал по другим мирам, воображая картины, почерпнутые на страницах книг. Должно быть, он, так или иначе, цепляется за эти истории.

– Согласна, – сказала Гвен. – И, как мы уже обсуждали, если непротиворечие действует успокаивающе, то соглашайтесь, не раздумывая.

– Единственная проблема в том, что он начал ставить оценки, – добавила мама.

Она подошла к приставному столику, где стоял телефон, и достала из стопки блокнотов свой ежедневник, исписанный папиными крестиками и галочками.

– У меня идея, – сказала я, ставя сумочку на стол и вытаскивая несколько старых рабочих тетрадей. – Я нашла работы своих бывших учеников с тех времен, когда преподавала английский язык. И запросто найду еще. Так что мы можем отдать их ему на проверку.

Я посмотрела на маму: она явно была не в восторге от идеи использовать дополнительный реквизит для усмирения папиных фантазий, но хотела казаться спокойной и готовой к сотрудничеству перед Гвен.

– Отличная мысль, – похвалила Гвен, допивая остатки чая. – Попытка не пытка.

– Как дела в целом? – спросила я у мамы после ухода Гвен.

– О, все по-старому. Утром мы с Глорией ходили на пилатус, – сказала она.

– Пилатес, – машинально исправила я.

Почему я постоянно ее поправляла? Будь на ее месте Лола или Кэтрин, делала бы я то же самое? Почему именно матери снижают твой порог терпимости на метр всего лишь одной фразой?

– Да, я так и сказала, пилатус.

– И как прошло?

– Замечательно. Просто удивительно, до чего полезно бывает полежать на спине, растягивая ноги во все стороны при помощи ремня. А что у тебя, милая? – спросила она. – Я много о тебе думала в последнее время.

– Все в порядке.

– От него ни слова, как я понимаю?

– Нет, ни слова, и хватит об этом, – сказала я агрессивно-стоически. – Как Глория?

– Хорошо, тоже за тебя переживает. Нашему поколению этого не понять. В мое время, если ты обещал быть где-то, ты шел туда. Ты говорил: «Встретимся у “Вулворта” в семь», и если ты не приходил к «Вулворту» в семь, то оставлял другого человека в дураках. Никто о таком и помыслить не мог. Во всем виновата доступность общения, все стало слишком обыденным. В нашей молодости не было ни мобильных, ни социальных сетей, ни «Майфейс», – сказала она. Я промолчала. – Поэтому приходилось следовать уговору и держать слово. Куда пропало чувство чести?

– Кому придет в голову назначать свидание в «Вулворте»?

– Ты меня совсем не слушаешь.

– Нет-нет, слушаю.

– Я лишь хочу сказать… по-моему, сейчас мы не чувствуем долга друг перед другом.

– Но любовь не должна строиться на долге, мама, – возразила я, плеснув молока в чай, чтобы придать ему точный оттенок рыжевато-коричневого.

Она театрально засмеялась.

– Любовь во многом зиждется на долге, Нина.