Мой номер — первый

Настолько расстроился, что пропустил, наконец, и четвертый гол. Этот мяч уже явно на его совести. Блестящий техник Йокл, неудержимым обманным движением вышел на свободное место в пространство между боковой линией и левым углом поля. Все ждали, что он направится к воротам. Сентмихаи выбрал совершенно правильную позицию, расположившись против него и выйдя из ворот. Йокл, заметив это, «среагировал» (с большого расстояния) ударом, который я назвал бы наполовину озорством, наполовину дьявольщиной: техническим резаным, не слишком сильным, зато точным, от которого мяч, спланировав над Сентмихаи, опустился за ним в дальний угол ворот. Если бы вратарь вовремя разобрался в этом ударе, мог бы, с моей точки зрения, вернуться на позицию, в которой открывалась возможность парировать мяч в прыжке. Но Сентмихаи следил за полетом мяча как завороженный, покорившись судьбе, и свое нелепое положение воспринимал как каинову печать.

Так на 35-й минуте наш перевес стал более чем внушительным — 4:0. Это было больше того, на что мы могли даже позволить себе надеяться. И больше того, что могли выдержать соперники. Должен сказать: к их чести, они не скатились к грубости, диктуемой соображениями мести. Только сникли и стали играть неузнаваемо слабо. Но в этом не было ничего странного. Как и мы, ехали они за победой, исполненные решимости бороться за право продолжить выступления. А вместо этого — пропустили четыре безответных гола. Прекратили борьбу, собственно, после второго, когда лишились шансов. Два «очередных» мяча пропустили, можно сказать, «по инерции».

К сожалению, мы оказались в роли тех, кому до конца не по плечу груз борьбы, а точнее — приятная тяжесть радости победы. Речь, собственно, идет о Лацо Петраше. Не хочу его упрекать — ему самому потом было достаточно противно. Он проводил первый (для него своего рода исторический) матч за сборную. Держался превосходно, внес немалую лепту в общий успех. Смело боролся за мяч, таранил венгерскую оборону. Много ударов принял на себя, но... и сам в долгу не остался. Наступил момент, когда в нем шевельнулось ощущение того, что слишком много терпел и настало время «откликнуться». Незадолго до конца игры без всякой причины сбил Бене. Не опасно, как-то по детски, но уж очень заметно. Выбрал именно Бене, который весь матч провел исключительно корректно и отличался подлинной спортивностью. После игры, невзирая на далеко не радужное настроение, первым подошел нас поздравить.

Правила есть правила, и французский рефери Машен удалил Петраша с поля, поступив, в общем, правильно, хотя где-то, быть может, и чересчур строго. Это было пятно, омрачившее наш выигрыш. Но даже оно в ту минуту не могло уменьшить ликование в стане победителей. Все же мсье Машен на нас чуть-чуть рассердился. И в последнюю минуту встречи назначил пенальти за совершенно безобидный выход Пиварника на Носку. Я был в таком чудесном расположении духа, что вспомнил фразу Квашняка, произнесенную по случаю моих удачных действий еще при счете 0:0 (что, дескать, сегодня я не пропущу ни гола). Испытал даже некое злорадство: «Не получится так, как хотелось Квашняку». Пенальти — это почти гол, но пропустить его на последней минуте при счете 4:0 практически для команды ничего не значит. Невзирая но это, готовился, по обыкновению, сделать все, чтобы отстоять ворота. Показалось даже, что именно согласно этому квашняковскому прорицанию все обойдется.

Но прежде чем исход событий стал ясен, удалось заметить какое-то оживление на нашей скамейке: кто-то махал мне рукой. Марко курил сигарету за сигаретой, но не от волнения, а от радости, К воротам же спешил... Венцель. «Может быть, он знает пенальтиста и предчувствует, как лучше парировать мяч?» Как выяснилось, ничего подобного. За этим стояло одно: огромная радость сидящих .на скамейке запасных. Она проявляется ярче потому, что им не пришлось еще отдать игре собственные силы. Только судья зафиксировал одиннадцатиметровый, как Венцеля осенило:

— Я встану в ворота,— обратился он к Марко и, не дожидаясь ответа, снял тренировочный костюм.

Марко в ту минуту был настолько счастлив, что мог разрешить что угодно. Когда Шаня потом рассказывал мне об этом, в его словах звучали нотки извинения: замена ничем не диктовалась, кроме как нахлынувшим на Венцеля желанием и, вероятно, его подсознательным стремлением стать соучастником происходящего. У меня не было причины сердиться — я понимал коллегу. Французские болельщики расценили эту замену на последних секундах как остроумный ответ на преувеличенную строгость Машена, давшего пенальти. Ничего не меняло то обстоятельство, что усилия Венцеля оказались напрасными: окончательные цифры на табло — 4:1.